Эта краткая сцена вызвала у префекта укол ревности и смутные воспоминания, в которых тесно переплетались сладострастие и мучительные сомнения. Воспоминания, где всегда царствует Юлия…

Юлий Флавий сжал губы и отвернулся. Он вспомнил о том, что император ожидает его прибытия из Верхней Германии, где время от времени поднимались всходы междоусобной войны, начатой еще Луцием Антонием. Голову Антония, насаженную на копье, уже пронесли по улицам Рима, а свирепость Домициана, его вероломство и подозрительность, только усилились. По прибытии в Вечный город Юлий предстанет перед стареющим императором, в десятый день ноябрьских календ отметившим свое сорокачетырехлетие. В стройном теле Домициана некогда жили красота и достоинство, а большие близорукие глаза торжествующе смотрели на мир, теперь же это был циничный муж с выпяченным животом, лысиной и тощими ногами, обезображенный злобой и лупанариями.

А Юлия! С каждой минутой она все ближе и ближе… Ленивая, изнеженная, гибкая, нервная Юлия, чьи глаза горят как луны, тело подобно лилиям, а волосы шелковисты, как лотосы… Флавий не был склонен к грезам, но при мысли о прекрасной патрицианке всегда приходил в смятение, поскольку знал, что душа и тело его уже давно во власти этой женщины.

Юлий смотрел на фиолетовую полосу скал, рывками приближающуюся к кораблю с каждым ударом весел. Ветер шевелил его пепельные кудри, короткая борода частично скрывала свежий рубец на щеке, а смуглое лицо с безукоризненно правильными чертами озарялось блеском дымчато-зеленых глаз. Облаченный в тунику с короткими рукавами и небрежно откинутый за спину шелковистый диплойс, скрепленный на плече золотой фибулой с изображением саламандры, свернувшейся в солнечном круге, в сандалиях из тонкой кожи и с коротким мечом у пояса, префект стоял, опираясь о резные перила. С глубоким отрешенным взглядом он смотрел на приближающийся берег, и сапфиры в глазах саламандры преломляли в своих гранях отсвет мирного неба.

Квадрирема двигалась вдоль берега с бело-серебристой песчаной кромкой и цветными пятнами камней. Фиолетовые и желтовато-красные скалы раздвинулись, и вот уже открылась лазурная гавань, наполненная кораблями с крестовинами мачт. Некоторые суда неспешно двигались в прозрачных волнах под цветными, слабо трепещущими парусами. Несколько быстроходных, годных для войны либурн, заимствованных божественным Августом у пиратского племени, мягко отошли от пристани и направились в открытое море, тая в теплой бесплотной дымке раннего вечера.

Город выступил из скал, похожий на важного сенатора. Он с достоинством нес перед прибывшими мраморные складки своей белокаменной тоги с пурпурной каймой покрасневшего солнца. Розовый свет уже лег на храмы и белые дома, на сады, покоящиеся на выступах скал, арки с греческими и латинскими письменами, на статуи, увенчанные зеленью пиний. Огненно-красные тени разрезали город надвое. Толпа горожан в шерстяных и шелковистых туниках колыхалась у пристани. Сабинянки и почтенные матроны придерживали тонкие покрова и звенели украшениями. Дети с воплями носились по мягкому песку, испещренному следами птиц. То здесь, то там появлялась в толпе претекста магистрата со следовавшим за ней коротким одеянием номенклатора. Среди всеобщего гула голосов, далекого, почти неуловимого, мощного шума надвигающейся ночи, рева медных труб и надтреснутого больного звона тимпанов, выкриков гортаторов и команд магистров, почти бесшумно в розовых клубах пыли пронеслась турма во главе с офицером в золотых доспехах.

Песнь гребцов уже не казалась унылой, их голоса делались громче и веселее, и квадрирема, подобно легкой актуарии, летела к пристани.