– О нет! О нет! Нет! Адонис, не оставляй меня! Они убьют меня! – кричала Юлия.

Юноша отпрянул потрясенный. Вид сражения был настолько страшен, что он инстинктивно оглянулся в поисках укрытия. Перед его лицом клинок разрезал воздух!.. Адонис отшатнулся и ударил наугад.

Под натиском тревиров беспорядочные толпы быстро рассеялись. Лошади топтали убитых и раненых, их было так много, что, казалось, на Велабре полегла треть Рима. Квартал в этот час был страшен. Покрытые серой плесенью фундаменты домов забрызганы кровью, фонари погашены, в одном месте, перекрывая проход в глухой переулок, лежал труп лошади. Позолоченная сбруя и дорогое седло были сняты с несчастного животного, к распоротому брюху которого уже слетелись мухи. Запах крови и отбросов, разлагавшихся в сточных канавах, давил как каменная глыба сверху, справа, слева, было трудно дышать. Легкий аромат озона после недавней грозы и свежесть дождя улетучились, словно испугавшись царящего вокруг смрада.

На площади, у черного обелиска, подпирающего небо, лежала груда трупов в немыслимых позах, кровь, черная и густая, как смола, растекалась по каменным плитам. Единственный уцелевший рожок освещал эту страшную картину. Из тьмы появилась женщина с длинными волосами и в белой разорванной рубашке, лопнувший строфиум волочился по земле. Она шла неровной, шатающейся походкой, одна ее рука была неестественно вывернута, посиневшая кисть безвольно болталась…

Разгоряченная сражением лошадь Юлия шарахнулась и захрапела. Флавий подумал – уж не демон ли это, из тех, что имеют природу наполовину богов, наполовину смертных, и в страшные часы являются людям вестниками несчастья. Как слепая, двигалась эта женщина, наступая на мертвецов, и, когда ее белое лицо оказалось в кругу света, претор увидел, что на месте глаз зияют две черные дыры. Женщина наткнулась на обелиск и, не издав ни звука, упала на труп мужчины. Претор похолодел. Один из всадников подскакал к ней и пикой перевернул навзничь.

– Мертва!

Юлий рванул уздечку, лошадь запрокинула голову и взвилась на дыбы. Претор ударил кулаком ни в чем не повинное животное.

Отовсюду слышались стоны. Раненых бунтовщиков, пытавшихся спастись, арабские стрелки убивали, состязаясь в меткости. Флавий подумал о Домициане, который любил стрельбу из лука и, развлекаясь в своем Альбанском поместье, поражал до сотни зверей разной породы. Велабрский квартал заполнил топот коней, восклицания и смех воинов, звон оружия. Эти привычные звуки успокоили сердце воина, пораженное видом агонии молодой римлянки.

Внезапно претор услышал плачь и призывы о помощи. Голос был так юн, что Флавию показалось, будто его зовет ребенок. Выхватив у солдата смоляной факел, он бросился на зов.

– Юлий, помоги! Это я зову тебя. Они убили Саллюстия! Саллюстий мертв!.. Ахура-Мазда, отврати беду! Я погибаю, Юлий!

Плач, казалось, летел отовсюду. Молодой испуганный голос отражался от глухих стен зданий и сводил Флавия с ума. Он метался по темной улице, размахивая факелом, и желтый свет выхватывал части жуткой картины кровопролития.

– Юлий! – призывал голос. – Меня убьют! Так же, как Саллюстия, как многих!

– Эдер! – в отчаянии закричал претор. – Эдер! Где ты?

Ответа не последовало. Сердце претора колотилось, в ушах звенело. Странная гулкая тишина придавила Велабр, можно было задохнуться в этой тишине, в пульсации крови.

– Прекратить стрельбу! – закричал Флавий. Он обернулся к всадникам, чьи доспехи принимали отблески факела. – Найти юношу!

Застучали копыта. Солдаты зажигали факелы, в тревожной пляске огней кто-то крикнул:

– Претор, не этот ли юноша?

– Свет! – Флавий наклонился над эфебом, который распростерся на груди широкоплечего мужчины, будто обнимая его.