«И отблагодарит тебя поцелуями? – раздался у нее в голове насмешливый голос. – И его благодарные руки подарят тебе несколько ласк?» Она сыграла фальшивую ноту.

Малый терцаккорд.

Ее пальцы задрожали, и она сцепила их, уронив на колени. «Нет, – прошептала она пустой комнате. – Я сделаю это, потому что должна. Это всего лишь уловка, чтобы подпустить его поближе. Поближе…» Она зажмурилась. «Балинт, Балинт», – тихо звала она, вызывая из потаенных уголков памяти образ погибшего возлюбленного… Высокий темноволосый мужчина сидел у низкого окна замка. Его низкий мужественный голос, читающий древние стихи, согревал ее, баюкал. Успокоившись, Элеонора продолжила игру.

Целый час или больше наполняла комнату музыка – музыка желания, страсти, безумства. Закончив играть, Элеонора продолжала сидеть, наслаждаясь воцарившейся тишиной. Пока вдруг не вспомнила…

Балинт был блондином.

День выдался на удивление теплым, и вечер, словно пораженный затяжной лихорадкой, никак не хотел остывать. Все окна в апартаментах Элеоноры были открыты настежь. Закрыв глаза, она прислонилась к одному из них, тщетно пытаясь разогнать веером застывший воздух. Платье прилипло к ее телу, а заколотые волосы казались ей слишком тяжелыми.

Вдалеке слышались принужденно веселые голоса гостей, собирающихся к позднему ужину в саду. Тетушка пригласила ее, но Элеонора отказалась, сославшись на недомогание. Перед ней стоял поднос с нетронутой едой.

После того самого поцелуя она его не видела. Она встала и отошла от окна, нахмурившись при виде подноса. Он посчитает ее трусихой, если она не появится на ужине. Только дурочки и трусихи могут сидеть в такую ночь за закрытыми дверями.

Элеонора сложила бесполезный веер, бросила его на кровать – он не давал прохлады и не служил для обольщения – и вышла из комнаты. Что ж, она встретится с ним, если так надо, как ни в чем не бывало, даже небрежно, возможно, заведет с ним легкий разговор… и между прочим скажет ему, что – совершенно случайно! – подслушала странную вещь. Да, кстати, нет ли у него врагов?

Двое безупречно одетых слуг поклонились ей у двери террасы. Другие, должно быть, уже собрались, потому что она долго шла по устланной мягкой травой дорожке, освещенной дрожащим светом редких факелов. Было по-прежнему душно, и она провела пальцами вдоль выреза своего платья, безнадежно пытаясь ослабить его.

– Могу предложить нечто, от чего вам станет прохладней, – раздался слева из темноты голос Д'Ажене, – но я предпочитаю, чтобы вам было жарко.

Она резко остановилась, стараясь скрыть от него свое замешательство.

– Я, скорее, поникла, месье, – ответила она.

Он вышел из тени и, отвесив ей элегантный поклон, остановился рядом.

– Как оранжерейный цветок? Ни за что бы не подумал. – С этими словами он вытащил что-то из кармана. Веер. Ее веер. Должно быть, он послал в ее комнату слугу, чтобы тот забрал веер с кровати, где она оставила его. – Но даже слабый поникший побег можно заставить раскрыть лепестки и… – он медленно раскрыл веер, – расцвести.

Д'Ажене принялся обмахивать ее, но она схватила его за руку, пытаясь остановить. Она сомкнула пальцы вокруг его запястья и почувствовала, как напряглись мускулы, привыкшие к шпаге.

– Нет, прошу вас… – начала она и замолкла. Граф поднял ее руку к губам и поцеловал.

– Скажите «прошу» еще раз, – попросил он, не выпуская ее руки и целуя каждый палец.

– Простите, месье, – сказала Элеонора, отпуская его запястье.