— Аминь! — громким эхом отозвались все.

— Будьте также всегда молоды, — продолжал профессор, — благородством чувств, равнодушием к себе, готовностью на жертвы и любовью к людям!

— Аминь! Аминь! — с воодушевлением повторили бывшие ученики.

— За здоровье! За здоровье!

Пошли один за другим тосты, и, по мере того как вино высвобождало мысли и убыстряло удары сердец, глаза разгорались, развязывались языки — шум, гам, крики, смех, беспорядочный общий разговор. Каждый говорил, что думал, но — увы! — большинство уже рассуждало только о себе, о своем будущем, о своих надеждах! Базилевич изображал свое будущее как грандиозную эпопею, Щерба ломал над ним голову, как над уравнением уж не знаю какой степени, Мшинский рисовал сельскую жизнь в виде филантропической пасторали, Жрилло готовился к роли посредника и слуги сограждан… Один лишь Шарский думал о завтрашнем дне без особых надежд и иллюзий, но упорно молчал. Он, как все, вставал с полным бокалом и почти с таким же полным садился, в душе он присоединял свой голос к голосам товарищей, однако его ни разу не было слышно.

Наконец Ипполит бесцеремонно обнял Стася за плечи и дружески встряхнул, крича:

— Предатель! Господа, тут предатель! Шпион-проныра! Не смеется, не ест, не пьет, не разговаривает, сидит как сыч, а может, в душе еще и насмехается над добрыми людьми… Повесить его на…

— Эх, черт! И повесить-то не на чем! — подхватил шутку Щерба. — Надо бы хоть из салфеток веревку скрутить!

— Утопить в бокале! — вскричал Мшинский.

— Большинство за то, чтобы утопить! — повторило несколько голосов. — Присуждается к утоплению в портере или в шампанском, с дозволением самому выбрать род казни.

— Верно, верно! Покарать смертью, никакой пощады! — провозгласил Ипполит. — Ты же своим видом отравляешь нам застолье! Либо веселись с нами, либо исповедайся, братец!

Шарскому одна рюмка уже ударила в голову.

— Ах, товарищи мои разлюбезные! — воскликнул он. — Захотелось вам налить из порожнего сосуда, если вы ждете веселья из моих уст! Откуда же мне его взять? Все равно как если бы вы захотели упиться чернилами: отравиться ими можно, но напиться допьяна — никак!

— Пошел ты к дьяволу с чернилами! — крикнул Базилевич. — Тоже вздумал напоминать нам про этот студенческий напиток! Напоить его! Напоить!

— Согласны! — подхватил хор голосов. — Пусть напьется допьяна!

— Vox populi, vox Dei! — заметил кто-то рядом со Стасем.

— Властью, дарованною нам выпитым вином и водкой, присуждаем тебя, — торжественно возгласил, вставая и указывая рукою на преступника, Ипполит, — присуждаем тебя к шести бокалам шампанского!

— Смилуйтесь! — воскликнул Шарский. — Так я же опьянею!

— Именно этого мы и хотим, — возразил судья. — А потом заставим тебя импровизировать.

— Ну, разве что получится импровизация головной боли! Сжальтесь, господа!

— Приговор вынесен — или зальем за воротник!

— Воротник для меня ценность — другого нет, — вздохнул Шарский.

— Пусть выпьет! — закричали кругом друзья, уже изрядно захмелевшие. — Если любит нас, пусть выпьет! Каждый из нас уже выпил не меньше шести бокалов, пусть с нами сравняется! Неужто мы будем ему служить илотами?

— Пусть выпьет! — повторил хор, и вмиг со всех сторон ему подсунули бокалы, стали просить, убеждать, настаивать, заставлять, так что бедный Станислав, разгоряченный и одурманенный вином, больше не прекословил, — весь раскрасневшийся, поднялся он с первым бокалом в руке.