Aus dem stillen Raume,

Aus der Erde Grund

Hebt mich wie im Traume

Dein verliebter Mund

Wenn sich die spöten Nebel drehn

Werd' ich bei der Laterne steh'n

Wie einst Lili Marleen,

Wie einst Lili Marleen…

Часть заключительная. «Почему и ради чего?…»

Кто из вас имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы!

Иисус Христос , 32–33 год Н.Э. (Матфей, 11–12)

Глава 1, короткая. О быстрой смерти

Если верить наручному хронометру, я сидел рядом с Вратами уже не меньше трех часов.

Я не могу точно описать это место, однако уверен: оно существует, здесь красиво, а главное – спокойно.

Лес, сосновый. Вереск, валуны, солнце постоянно висит в одной точке, ближе к закату, отчего стволы деревьев светятся золотом. Масса спелой черники – подходи, зачерпывай горстью прямо на кустике и ешь. Неподалеку озеро с песчаным берегом – хочешь, иди купайся. Вода теплая.

Можно было бы подумать, что водная гладь окрестностей Врат должна непременно украшаться чем‑то вреде лебедей или фламинго, однако у здешних декораторов безупречное чувство вкуса: если уж изображаем Карелию или Финляндию, значит, озеру вполне достаточно тривиальных уток, безо всякой пошлой экзотики.

Небо глубоко‑голубое, в точности как на Земле, да если приглядеться и прислушаться к своим чувствам, то и получается: это Земля. Почти. Странно, конечно, видеть «зависшее» солнце или изредка обнаруживать на вкопанном в песчаный грунт деревянном столике то запотевшую рюмку ледяной водки и глиняную мисочку с солеными грибками, то кувшин с клюквенным морсом и горячие пирожки с зайчатиной, возникшие из пустоты.

Старикан, живущий в избе рядом со Вратами, из дома, как я видел, наружу не выходил. Тут безлюдно, а я‑то дурак, всегда полагал, что возле Врат непременно будет толчея…

Ждать надоело. Я поднялся с лавочки, бросил в рот последний орешек, из тех, что собрал неподалеку, и двинулся по усыпанной палой хвоей тропинке к избе.

Дверь открыта, но я постучал костяшками пальцем о косяк.

– Да заходи, чего стоишь! – донеслось изнутри.

Старцу… Хотя нет, не старцу. Этому человеку лет, наверное, шестьдесят. Борода не самая ухоженная, клочьями, черная с обильными седыми прядями. Глаза не белые, как у финнов, а темно‑карие, почти угольные. В общем, не похож дядька на обитателя северного озерного края, пускай и носит вышитую по рукавам и вороту длинную рубаху, меховую безрукавку и широкие, полосатые штаны. Два массивных ключа на узком кожаном поясе. Сидит за огромным квадратным столом, что‑то пишет в толстую тетрадь. Едва я зашел, тетрадь была немедленно захлопнута – смотреть нельзя.

– Долго еще? – заикнулся я.

Дядька шумно почесал волосатую шею, и уставился осуждающе.

– Придет, придет. Никуда не денется. Потерпи. Хочешь, у меня посиди – поговорим.

– Не о чем мне с вами говорить, – буркнул я, разворачиваясь к двери, но остановился, услышав спокойный оклик.

– Можжевеловки отведаешь? Ядреная… Сам настаивал. Вообще, парень, тебе сейчас выпить не вредно будет. Хоть бы для смелости.

Я вздохнул, вернулся и сел на лавку напротив бородатого. Столешницу уже украшал графин с мутно‑зеленой жидкостью, на дне которого сплелись какие‑то иголки, похожие на еловые.

А можжевеловка и на самом деле ядреная – пробрало до слез. Дядька усмехнулся, налил еще по одной. Помолчал, побарабанил пальцами по столу. Проворчал наконец:

– Зря ты так… Сам ведь знаешь – из любого положения выход всегда найдется. Ты просто отказался искать. Пошел по самому простому пути.