— Надо быть естественным! Но не до такой степени! Ты забыл сравнить ее еще и с егозливой козой! А почему? Ведь было предписано сценарием! Она, что, не заслужила похвалы? Она, как и ты, из нашего околотка! Из нашей группировки! — рычали на разные лады отцы-основатели моей альтер-эгийной, так они ее теперь называли, передачи.

Законодательницу мод, напротив, не смутила моя перекривленная хабла. Видимо, привыкшая к подобной реакции отторжения, дама спокойно заметила:

— Ничего… В этом нет вашей вины…

Чем наполнила мое сердце виноватостью. Плохо, когда уродлив мужчина, но страдающей из-за внешних ущербин женщине — сто крат тяжелей. Не дав мне опомниться, матрона продолжала:

— Хорошо, что со мной будете беседовать именно вы… — Состроив подобие улыбки (от которой меня передернуло), она подчеркнула интонацией: — Да, именно вы, — чем дала понять: я и никто другой и есть для нее (благодаря адекватному мурлу) самый подходящий напарник.

После чего размахнулась и хлестанула меня стеком, поигрывая которым, явилась в студию. Камеры будто ждали этого мгновения, и придвинулись ко мне со стремительностью мух, почуявших амбре летнего клозета. Ради счастливо пойманного в кадр кровавого рубца на моем лбу была прервана ежевечерняя новостная программа, и моя «Красота спасет мир» стартовала в прямом эфире на семь минут раньше заявленного срока. Гондольский успел крикнуть меховщице, чтоб не снижала интенсивности и продолжала отвечать на вопросы счастливо найденным манером. Мерзавка воспользовалась рекомендацией. Спустя четверть часа, проведенного в режиме сбивчивого «блиц-интервью», мое лицо превратилось в саднившее месиво, я выплюнул два выбитых зуба (их тут же просверлили за кулисами насквозь, нанизали на нитку, и в финале встречи я презентовал «виноградной лозе и козочке» по праву доставшийся ей трофей: ожерелье, амулет на счастье). Как дотянул до конца мордобоя, помню плохо, я почти терял сознание, держался из последних сил, потом, просматривая запись, оценил, сколь восхитительно и неожиданно сам собой сложился прощальный аккорд: опоясанный платиновыми завитушками стек при заключительном ударе о мою башку переломился пополам, такой удачной развязки никто предвидеть не мог, мощное крещендо логически завершило проникновенный диалог между равными собеседниками — джентльменом и дамой.

Отлеживаясь в больнице и оценивая произошедшее, я придрейфовал к выводу: удачное стечение обстоятельств не могло быть случайным. Планида продолжала мне ворожить, я взмывал выше и выше — согласно выверенному, утвержденному в небесной канцелярии маршруту, каждый пункт которого был заранее продуман и намечен. То, что именно меня избрали и всячески поощряли на предначертанном пути, следовало расценить как символ. Как намек и подсказку. Как уведомление: человечество жаждет не только хлеба и зрелищных ристалищ. Чего же еще? Извольте: проходя в реанимационном боксе курс ускоренной реабилитации (врачи прилагали максимум усилий, чтобы к следующей передаче раны затянулись, и алчущая свежих событий на информационных фронтах публика получила в качестве лакомой приправы к основному блюду глянцевитые шрамы и исчезающие гематомы), я убыстренными темпами постигал грандиозность постигших меня метаморфоз и пристрастно размышлял о причинах своего успеха. Был ли он внезапен? Горним холодком веяло от попыток расшифровать ниспосланные сигналы. Догадки выстраивались в неопровержимую цепь, выводы подтверждались фактами: происходившее со мной знаменовало наступление, а может, и торжество долгожданной эры.