|
Он собственной персоной шагнул из корабельного люка в открытую безвоздушность и послал оттуда принципиально воздушный поцелуй всем, кто болеет за его любимый футбольный клуб «Тамерлан» (находящийся на содержании банка «Генерал») и сопереживает платформе новой политической партии «Несокрушимая и Неделимая», в связи с чем рекомендовал знатокам-библиофилам немедленно приобрести накарябанный Свободиным манифест этого политического движения, а также вышедшее из-под пера пигмея пособие по выращиванию кабачков и тыкв на балконах и лоджиях. После возвращения из межзвездного трафика обуглившийся под прямыми солнечными лучами жемчугофил выступил с инициативой сформировать бригаду покорителей Марса… В списке претендентов моя фамилия опять отсутствовала. Это был болезненный щелчок. Иначе как намеренным приравниванием к балласту сей вызывающий камешек в свой огород я расценить не мог.
Внимая рапортам об успехах космических одиссей и эфирно-полиграфическим ухищрениям, копил обиду. С какой стати оставался в тени и за бортом? Почему меня вычеркивали и выкидывали из состава будущих марсиан? Ведь носил прозвище «Луноход»! Негодуя, прикидывал: что могу противопоставить ущемлявшей тактике? В какую сторону должен двигаться, чтобы выйти из тупика? Завидовал (чего раньше не случалось). Становился нетерпим… Был готов перегрызть горло каждому, кто вставал поперек дороги. Хотел повторить и превзойти свой собственный успех. Не получалось.
Вариант прорыва выпростался сам собой. Уехав за город, обдумывал ситуацию. Носился на лыжах, гонял на снегоходе. Навестить меня явились не запылились Златоустский и Захер. Оба заверили: они ночей не спят, думают, как мне помочь, а пока наперебой хлопочут о включении моей кандидатуры в программу освоения Меркурия, тесть Златоустского якобы переговорил на самом верху и получил «добро» на мое подсоединение к предварительным центрифужным тренировкам. На радостях сели выпивать. Словно бы невзначай пустобрехи завели беседу о моей девушке. (Однажды по неосторожности болтанул им о ней). Оба, с подозрительной синхронностью, принялись раздувать деликатную тему. — Золотая жила! То, что надо! — восклицали они, поочередно и трясли в потных пожатиях мою ладонь. Вслед за ними нагрянул Гондольский. Ничего не объяснив, впихнул меня в ожидавший у калитки черный «мерс», и мы помчали… Машина затормозила возле дома на проспекте Свободы. Не дожидаясь лифта, Гондольский увлек меня вверх по лестнице. Дверь открыла жена гнома (с гладкой прической и в вязанной кофте) и шепотом сказала: муж спит, ночь он провел на заседании. По-видимому, Гондольский знал, на каком, поскольку важно кивнул. Мы проследовали на кухню, хозяйка налила нам кофе. Удалилась и вернулась, с торжественной интонацией (так батюшки в церквах возвещают «Христос воскрес!») провозгласив: «Проснулся!». Гуськом мы двинулись по сумеречному петляющему коридору. В спальне на огромной кровати потягивался и зевал тот, кого мы вожделели лицезреть, нос с посапывающими ноздрями, похожими на глубокие темные обволосненные тоннели, покоился самостоятельным прибором-приложением на отдельной подушке, черные крашеные волосы выбивались из-под колпака, небритый подбородок топорщился ежиной щетиной. Обстановка была спартанская: на полу валялись кипы пожелтевших пыльных газет, стояла казенного вида вешалка на ножке, на ней висели плащ, пиджак, брюки, зацепленные на крючок петелькой для продевания ремня, стояли гигантские черные ботинки с торчащими из них черными носками. Приподнявшись на огромном (как расстилавшаяся перед моим загородным коттеджем снежная равнина) ложе, Свободин сухим надтреснутым тоном заскрипел: — Надо менять все! Зрители считают: их парят. Не отличают документа от театральной постановки, это касается даже визитов президента за границу! Срывавшиеся с уст шефа тирады Гондольский торопливо заносил в блокнот. |
