Но когда он просунул руки под ее свитер и попытался снять его через голову, Сирил поняла, что далеко зашла в этой, казалось бы, безобидной процедуре расчета с работником за проделанную работу.

Она резко одернула свитер, одновременно уворачиваясь от его настойчивых губ.

— Пусти! Довольно! — прошипела она, безуспешно пытаясь подняться с его колен.

— Но это всего один…

— Что один?

— Поцелуй. Скажи, я хоть на секунду отрывал свои губы от твоих, милая?

Он лучезарно улыбнулся. Осознав, что ей не вырваться из его мягких, но неумолимых тисков, Сирил сдалась.

— Ладно! Если ты желаешь во всем следовать букве договора — пожалуйста. Только никаких «милых», никакого сюсюканья и прочего юродства. Ты меня слышишь?!! — последние слова она прокричала.

— Я думаю, тебя сейчас слышала половина Лос-Анджелеса, — пошутил Шон, но увидев, что Сирил снова готова взорваться, пошел на попятный. — Хорошо, хорошо! Никаких ласковых обращений. Но еще два поцелуя мною заработаны честно, так что можешь угомониться. И постарайся получить удовольствие от того, чего все равно никак не избежать. И вообще, мне непонятно: я что, плохо делал свое дело, Сирил?

— Н-нет… — Ответ стоит ей немалых усилий, но она хотела быть честной. — Профессиональный натурщик — и тот не сумел бы проявить столько терпения и выдержки.

— А раз так — я жду, что и ты готова выполнить свою часть обязательств — и без всяких увиливаний! Слышишь?

— Я сдержу уговор, Шон. Я привыкла отвечать за каждое свое слово.

Она подняла лицо и двинула губы навстречу ему, выполняя обещанное.

Второй поцелуй оказался мягким, выжидающим, осторожным — просто движение одних губ поверх других. Перешагнув через свою всегдашнюю настороженность, Сирил обвила руками его могучую загорелую шею, запустив пальцы в темно-золотые густые пряди, и изо всей силы прижала к себе его голову, желая в полной мере ощутить вкус его губ.

Вырвавшийся из горла возглас сигнализировал, что сознание ее не дремлет, протестуя против такой безрассудной уступки примитивным инстинктам, но захлестнувшее все ее существо желание уже руководило руками, заставляя их прокладывать путь под рубашку Шона, пальцами, с наслаждением познающими рельеф его атлетической груди и живота.

Поразительно гладкая кожа его тела была покрыта золотистой растительностью, причудливо свивавшейся в завитки на пальцах Сирил. Как ни кричало ее сознание, что она на грани катастрофы, Сирил была как зачарованная, и когда твердое и горячее давление в бедро возвестило о силе его страсти, пальцы ее метнулись к пряжке его ремня.

Но тут большая сильная нежная рука поймала ее запястье.

— Нет, Сирил, не сейчас! — Один Шон знал, каких усилий стоила ему эта фраза. — У нас еще куча работы, если мы хотим успеть к сроку. Еще один, третий поцелуй — и мы в расчете.

Он легко коснулся ее лба, и этот нежный поцелуй словно перевернул Сирил. Утро, полное напряжения, две ночи без сна, четыре года без любви и внутренней свободы — все это прорвалось наружу в виде неудержимого потока слез, всхлипываний, невнятных хриплых слов. И вместе со всем этим эмоциональным шлаком вышли из нее страх перед мужчиной и боль, которую оставил в душе Пол.

Слезы эти падали с ее щек и катились по широкой, надежной, уютной груди Шона, а пальцы его гладили ее волосы, пока буря не улеглась, и только редкие всхлипы еще напоминали о ней.

— Господи, прости меня, Сирил… — растерянно пробормотал Шон. — Я вовсе не хотел доводить тебя до этого. Я не думал… Не держи на меня зла, слышишь?

Сирил подняла голову и по потемневшему лицу Шона поняла, что он себя считает виновником происходящего.