Его ладони испытывали сильный зуд, накрыть их, и он вынудил руки оставаться там, где они были (скорее наслаждающимися на ее спине, так что это была не особо большая жертва от них). Кроме факта, который он внезапно осознал, заключавшегося в том, что он не может ощупывать груди молодой невинной леди посередине ее гостиной, у него появилось довольно болезненное подозрение, что если он прикоснется к ней таким образом, он полностью потеряет себя.

– Пенелопа, Пенелопа, - бормотал он, удивляясь, почему ее имя, было таким вкусным на его губах.

Он алчно жаждал ее, такую горячую и одурманенную страстью. И он отчаянно хотел, чтобы она ощущала то же самое. Она чувствовала себя превосходно в его руках, но к этому моменту, она не никак не реагировала в ответ на его действия. О, она трепетала в его руках, и открывала свой ротик, чтобы приветствовать его сладкое вторжение, но кроме этого, она ничего не делала.

И все же, по ее затрудненному дыханию, и участившимся ударам ее сердца, он знал, что она была возбуждена.

Он отклонился на несколько дюймов назад так, чтобы он смог коснуться ее подбородка и приподнять ее голову так, чтобы ее лицо было напротив его. Ее веки трепетали, открывая глаза, ошеломленные страстью, полностью соответствуя ее губам, немного приоткрытым, мягким, и распухшим от его поцелуев.

Она была прекрасна. Крайне, совершенно, трогательно прекрасна. Он не знал, как он мог не замечать этого все прошедшие годы.

Неужели мир населен одними слепыми или тупыми мужчинами?

– Ты тоже можешь меня поцеловать, - прошептал он, наклоняя голову, и легко касаясь своим лбом ее лба.

Она ничего не сделала, лишь усердно заморгала.

– Поцелуй, - пробормотал он, на мгновение снова опуская свои губы на ее, - предназначен для двух человек.

Ее руки переместились на его плечи.

– Что я должна делать? - прошептала она.

– Все, что ты захочешь сделать.

Медленно, словно проверяя, она провела рукой по его лицу. Ее пальцы легко пробежали по его щеке, скользнули по линии челюсти, и убежали прочь.

– Спасибо, - прошептала она.

Спасибо?

Он хотел еще.

Неверно было так сказать. На самом деле, он не хотел, чтобы она благодарила его за поцелуй. Это заставило его почувствовать себя виноватым.

И мелочным.

Словно это было сделано из жалости. Самое худшее, что он знал, что если бы это случилось несколькими месяцами ранее, то это точно было бы сделано из жалости.

Что, черт возьми, в таком случае можно сказать о нем?

– Не благодари меня, - сказал он грубо, отодвигаясь назад так, чтобы они больше не прикасались.

– Но -

– Я же сказал, не благодари меня, - резко повторил он, отворачиваясь от нее, словно он больше не мог переносить ее вида, хотя правда была в том, что он больше не мог переносить самого себя.

И это было самой проклятой вещью, правда, он не был уверен почему. Отчаянно грызущее чувство - было чувством вины? Потому что он не должен был ее целовать? Потому что ему не должно было это понравиться?

– Колин, - сказала она, - Не злись на самого себя.

– Я не злюсь, - резко ответил он.

– Я попросила тебя поцеловать меня. Я фактически вынудила тебя -

Это, был безошибочный способ заставить мужчину почувствовать себя мужчиной.

– Ты не вынуждала меня, - рявкнул он.

– Нет, но -

– Ради Бога, Пенелопа, хватит!

Широко открыв глаза, она отодвинулась от него. - Прости, - прошептала она.

Он посмотрел вниз на собственные руки. Они дрожали. Он мучительно прикрыл глаза.

Почему, ну почему, он чувствовал себя такой задницей?

– Пенелопа…, - начал он.