Когда мы проходили по отделу новостей, направляясь в однин из углов к столу Сегарры, мужчина, который, казалось, только что сошел с рекламы самого лучшего рома, закрыв за собой дверь, помахал Сегарре. Затем он подошел к нам — элегантный, улыбчивый, очень загорелый, с лицом истинного американца. В своем сером полотняном костюме он сильно смахивал на дипломата. Он тепло приветствовал Сегарру, и они пожали друг другу руки.

— Какая там любезная толпа на улице, — сказал незнакомец. — Один мерзавец даже харкнул в меня, когда я входил. Надо же — слюны людям не жалко.

Сегарра покачал головой.

— Это ужасно, ужасно… А Эд только продолжает их злить… — Тут он взглянул на меня. — Пол Кемп, — сказал он. — Хел Сандерсон.

Мы пожали друг другу руки, У Сандерсона была крепкая, отработанная хватка, и у меня возникло чувство, что когда-то в молодости его убедили мерить мужчину по силе рукопожатия. Он улыбнулся, затем взглянул на Сегарру.

— Есть время выпить? У меня тут для тебя кое-что интересное.

Сегарра взглянул на часы.

— Да, конечно. Я все равно уже уходить собирался. — Он повернулся ко мне. — Поговорим завтра — идет?

Когда я направился к двери, Сандерсон крикнул мне вслед:

— Хорошо, что ты с нами, Пол. Как-нибудь вместе позавтракаем.

— Непременно, — откликнулся я.

Остаток дня я провел в библиотеке и ушел оттуда в восемь. На выходе из здания я столкнулся с входящим туда Салой.

— Чем сегодня заняться думаешь? — спросил он.

— Ничем, — ответил я.

Сала явно обрадовался.

— Вот и славно. Мне нужно кое-какие фотографии в местных казино сделать — присоединиться не желаешь?

— Желаю, — сказал я. — А прямо так идти можно?

— Да, черт возьми, — кивнул он и ухмыльнулся. — Все, что тебе нужно, это галстук.

— Хорошо, — сказал я. — Я сейчас к Элу — подходи, когда закончишь.

Сала кивнул.

— Буду минут через тридцать. Надо одну пленку обработать.

Вечер был жарким, и береговая линия кишела крысами. В нескольких кварталах от здания редакции стоил на приколе огромный лайнер. Тысячи разноцветий мерцали на его палубе, а изнутри доносилась музыка. Внизу у сходней толпились, как мне показалось, американские бизнесмены и их жены. Я перешел на другую сторону улицы, но воздух был так недвижен, что я по-прежнему отчетливо слышал их болтовню — радостные полупьяные голоса откуда-то из американской глубинки, из какого-нибудь невзрачного городишки, где они проводили по пятьдесят недель в году. Я остановился в тени старинного пакгауза и прислушался, чувствуя себя человеком, вовсе лишенным родины. Туристы меня не видели, и я несколько минут слушал голоса из Иллинойса, Mисссури и Канзаса, слишком хорошо их распознавая. Затем, но прежнему стараясь держаться и тени, я двинулся дальше и повернул на холм к Каллс-О'Лири.

В квартале перед Элом было полно народу: старики сидели на ступеньках, женщины то и дело входили и выходили, дети гонялись друг за другом по узким тротуарам, из открытых окон звучала музыка, голоса что-то бубнили на испанском, из грузовика с мороженым доносилось позвякивание «Колыбельной» Брамса, а дверь Эла заливал мутный свет.

Я прошел в патио, по пути заказав гамбургеры и пиво. За одним из дальних столиков в одиночестве сидел Йемон, внимательно изучая какие-то записи в блокноте.

— Что там такое? — поинтересовался я, усаживаясь напротив.