Этот «вариант» именовался – Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, прозябавшая в пошлой бедности после кончины супруга, вдова герцога Курляндского…

Следует сразу оговориться: Верховный тайный совет из восьми персон, пригласивший курляндскую вдовушку на царство, твердо рассчитывал править сам. А потому вместе с приглашением отправил Анне Иоанновне «кондиции», сиречь особые договорные условия, по которым она не вольна была управлять решительно ничем. Войны самостоятельно не объявлять, мира не заключать, новых налогов не вводить, в военные (сухопутные и морские) и штатские чины выше полковника не производить, вотчины и деревни не жаловать, из государственных доходов ни одной копеечкой не распоряжаться. В придворные чины без ведома Совета не производить, к «знатным» делам никого самостоятельно не определять, а гвардия вкупе с армией остаются под командой Верховного тайного совета…

Это был черновик! Вошедшие во вкус «верховники» добавили еще несколько пунктов, еще более «ущемительных» – будущая императрица не имеет права судить дворян, вступать в брак, назначать наследников. За нарушение одного-единственного пункта – автоматическое лишение короны российской.

Одним словом, будущей государыне оставался почет без власти – прямо-таки на тогдашний аглицкий манер. И тем не менее Анна эти условия скрепила своей подписью, определенно полагая, что лучше быть куклой на троне российском, чем прозябать в своей крохотной Курляндии, которая не на всяких картах обозначена…

С «кондициями» и согласием на них Анны ознакомили «общественность» – то есть высших военных и гражданских чиновников. Общественность встретила новости с огромным неудовольствием. Все прекрасно понимали, что на их глазах меняют шило на мыло: вместо одного самодержца будут восемь, только-то и всего… «Восьмибоярщина», по аналогии с печальной памяти «семибоярщиной». А по-современному – правление олигархов.

Прекрасно это понимавший в свое время Пушкин отзывался о затее «верховников» с явным неудовольствием: «Владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили б или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили б число дворян и заградили б для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных».

Россию ждала хунта из восьми магнатов, что ничем не лучше тирана-одиночки на троне. Хрен редьки не слаще. Что пнем по сове, что сову об пень…

Кстати, наша хитрющая восьмерка и не заикнулась, что это именно они навязали кандидатке столь обременительные условия. Дело они представили так, будто Анна в кротости своей сама предложила Верховному тайному совету снять с нее тяжкое бремя государственных дел. Знаменитый церковный иерарх Феофан Прокопович, вошедший в число «представителей общественности», вспоминал: «Некто из кучи тихим голоском, с великою трудностию промолвил: „Не ведаю, де, и весьма чуждуся, из чего на мысль пришло государыне тако писать?“ – то на его слова ни от кого ответа не было».

«Общественность», конечно же, прекрасно смекнула, что к чему. Но повсюду снова стояла гвардия! Феофан Прокопович: «…которые вчера великой от его собрания ползы надеялись, опустили уши, как бедные ослики, шептания во множестве оном пошумливали, а с негодованием откликнуться никто не посмел, и нельзя было не бояться, понеже в палате оной, по переходам, в сенях и избах многочинно стояло вооруженного воинства…» Кем же еще могло быть это воинство, как не гвардией? Не сиволапую же армейскую пехоту привлекли к столь важному делу…

Вот только совсем скоро оказалось, что вызванная для устрашения «общественности» гвардия придерживается другого мнения по поводу истории с «кондициями»!

Умонастроения дворянства (а значит, и гвардии) саксонский посланник Лефорт в донесении охарактеризовал так: «Боятся аристократической олигархии более, чем деспотической монархии.