|
..» Стоит ли удивляться, что в 1905 г. русские интеллигенты отправляли телеграммы японскому микадо, поздравляя его с победой над Россией? Ненавидящие свою страну, не знающие и не понимающие своего народа, отвергающие как «устаревшие» все национальные и религиозные ценности, вечно гоняющиеся за миражами, одержимые желанием переделать мир по своим схемам, ничего общего не имеющим с реальной жизнью, без всякого на то основания полагающие себя солью земли — интеллигенты разожгли в России революционный пожар. Н.А. Бердяев писал: «Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями... Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной или экономической группировкой... Для интеллигенции характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями... По условиям русского политического строя интеллигенция оказалась оторванной от реального социального дела, и это очень способствовало развитию в ней социальной мечтательности». Вот только «мечтательность» эта сочеталась с револьверами и бомбами. Пятнадцать лет интеллигенты из «Народной воли», равнодушно списывая в «неизбежные издержки» десятки случайных жертв, охотились за Александром и убили-таки, за несколько дней до того, как государь намеревался огласить конституцию. Крайне любопытны обширные мемуары одного из участников этой «дикой охоты» Н.А. Морозова [127]. Оказывается, он и его друзья, люди взрослые и образованные, были убеждены, что «казнь тирана» и провозглашение всех и всяческих свобод... автоматически приведут к молниеносному перерождению «темного народа», в России тут же воцарится всеобщая братская любовь. Взрослые люди... Но вот означенный Морозов странствует переряженным по деревням. Чтение увлекательнейщее — романтический юноша впервые попал в «мир народа», смотрит прямо-таки глазами марсианина... И на каждом шагу убеждается, что кабинетные схемы ничего общего с реальностью не имеют. Народовольцы отчего-то решили, что хлебороб полагает городского ремесленника отбросом общества, но мужики, оказывается, питают нескрываемое уважение к имеющему специальность горожанину. По подложному паспорту Морозов числится печником, и его лепет, что он-де ищет в деревенской жизни высшего совершенства, вызывает у мужичков лишь недоумение. «Сектант, поди, какой» — наконец выносят они вердикт и успокаиваются. Кто ж еще, кроме сектанта, будет так себя вести? Вот «печника» обсчитала разбитная кабатчица, бойбаба, и юноша задает себе резонный вопрос: «Неужели после установления всеобщей свободы эта хитрая баба станет святой Лукрецией?» Тут бы и остановиться, задуматься: если реальная жизнь ничуть не похожа на то, что народники о ней нафантазировали, не честнее ли забыть о бомбах и прокламациях? Увы, мышление народовольцев сворачивает на привычную колею: «что ж, тем хуже для реальности...» Если народ равнодушен к новоявленным «избавителям» — его, темного, следует помимо желания вести к счастью железной рукой...* После смерти Александра III, невероятными усилиями сбившего волну террора, гангрена распространяется вновь. И это уже не деклассированные одиночки вроде богатейшего помещика Лизогуба и крестьянского сына Халтурина. Общество охвачено какой-то жуткой паранойей либерализма и саморазрушения. * Морозов оказался из тех немногих, кого удалось вернуть к нормальной жизни: отсидев в крепости двадцать пять лет, он поумнел и стал крупным ученым. Несколько характерных примеров. В феврале 1899 г. ректор Санкт-Петербургского университета вывешивает объявление, где пишет: в прежние годы студенты при наступлении каникул учиняли в пьяном состоянии групповые беспорядки в общественных местах, а посему он, ректор, ставит это господам студентам на вид и предупреждает, что в нынешнем году полиция намерена гасить в зародыше подобные шалости. |
