Ростопчин быстро и четко выполнил приказ, и дисциплина при проходе войск через Москву была строжайшей. Барклай провел в седле восемнадцать часов и выехал из Москвы с последним отрядом в 9 часов вечера. Вместе с ним выехал из Москвы и Ростопчин. Как генерал-губернатор Москвы Ростопчин считал своим долгом быть при армии, пока она будет находиться в пределах Московской губернии.

И уже вечером 2 сентября солдаты и офицеры отступающей русской армии увидели на горизонте зарево московского пожара…

Убийство Верещагина

Перед тем как покинуть Москву, Ростопчин совершил поступок, который многие потом не могли понять, но оценивали как неоправданно жестокий и бессмысленный. В 10 часов утра 2 сентября он вышел из своего дома на Большой Лубянке к огромной толпе, собравшейся, чтобы узнать у самого главнокомандующего, на самом ли деле будет сдана Москва. Чтобы отвлечь их внимание и направить страсти собравшихся в другое русло, Ростопчин приказал привести арестованного накануне купеческого сына Верещагина и еще одного узника – учителя фехтования француза Мутона. И здесь, указывая с балкона своего дома на Верещагина, Ростопчин стал кричать, что он – единственный из москвичей, предавший Отечество, и вслед за тем приказал двум драгунским унтер-офицерам зарубить его саблями. Между тем Верещагин ни о какой измене даже не помышлял. Верещагин упал, не произнеся ни слова, и был растерзан собравшейся здесь толпой. А Мутона Ростопчин отпустил, сказав: «Я оставляю тебе жизнь. Ступай к своим и скажи им, что несчастный, которого я наказал, был единственный из русских изменник своему Отечеству».

Сумев таким образом отвлечь внимание от самого себя, Ростопчин пробежал в задние комнаты, по черной лестнице выскочил во двор и, поспешно сев в карету, уехал. Избежав непосредственной опасности, Ростопчин выехал на улицы Москвы и помчался к ближайшей от него Серпуховской заставе, чтобы как можно скорее покинуть город.

«Истреблять все огнем…»

В то время как русская армия выходила из Москвы на Рязанскую и Владимирскую дороги, через Дорогомилово и Арбат на улицы Первопрестольной входила армия Наполеона. Сам же император в два часа дня въехал со свитой на Поклонную гору и, охватив взглядом панораму Москвы, воскликнул: «Вот наконец этот знаменитый город!» Наполеон стал ждать депутации, чтобы получить ключи от города и провести церемонию капитуляции, но никто не явился, и он поехал по Арбату, дивясь тому, что город пуст и на улицах никого нет. Он доехал до Кремля, въехал в него и, так никем и не встреченный, остановился в резиденции русских царей.

С первых же минут к нему стали поступать рапорты, что в Москве находятся огромные запасы муки и сахара, вина и водки, склады с сукном и полотном, мехами и кожами.

Но не прошло и нескольких часов, как появились другие доклады: в разных местах города один за другим вспыхивают пожары, и судя по тому, сколько их, это не дело одиночек, а заранее спланированная и организованная акция.

Когда еще до сумерек Наполеон поднялся на кремлевскую стену, он увидел уже вовсю разбушевавшийся пожар.

Он не знал, что утром 2 сентября Ростопчин приказал полицейскому приставу П. Вороненко «стараться истреблять все огнем», и пристав с вверенными ему людьми исполнял этот приказ «в разных местах по мере возможности до 10 часов вечера». В тот же день, оставляя Москву, Кутузов приказал сжечь все склады и магазины с жизненно необходимыми припасами и оружием.

Историков более полутора веков интересовал и волновал вопрос: «Кто сжег Москву в 1812 году?» Литературы, посвященной этой проблеме, много. Но, по сути дела, вся она делилась на два лагеря: тех, кто винил в московском пожаре французов и их союзников, и тех, кто доказывал, что поджигателями были сами москвичи.