|
Необходимо уточнить, что понятие «эзотеризм» употребляется здесь и в дальнейшем в его истинном значении: не как некое «секретное» учение, а как такое понимание самой мировой духовной традиции во всех ее вариантах от ислама до индуизма, например, которое неизбежно доступно только ограниченному числу людей (в отличие от экзотеризма, который трактует то же самое, но обращаясь уже ко всем людям без исключения). Поэтому эзотерический и экзотерический подходы неизбежно присутствуют во всякой религии. Отрицать это — значит отрицать духовное и интеллектуальное различие между людьми, которое является фактом независимо от того, нравится нам это или нет. Новый Завет является, например, чисто эзотерической книгой, хотя может истолковываться экзотерически, применительно к определенному уровню людей. Это не значит, что экзотерическое толкование — ложно, оно истинно, но эта истина дана в меру ее «вмещения» в обычное сознание людей. Есть, однако, «вещи», которые, как известно из Нового Завета, мир вместить не может…
Леонтьев близок к Генону скорее в смысле беспощадной критики «современного мира», к которому Леонтьев испытывал отвращение, связанное с пониманием его сути. Это понимание было скорее интуитивным, чем интеллектуальным в высшем смысле этого слова (Рене Генону же удалось тотальное обоснование всей профанации и духовного невежества современной науки, психологии, философии, социальных движений, и, более того, ему удалось точно расшифровать тайный смысл этой контртрадиции, показать, к чему это неизбежно рано или поздно приведет). Естественно, что под «современным миром» и Леонтьев и Генон имели в виду западную цивилизацию. Леонтьев надеялся на Россию и Восток, ибо там — и в России, и на Востоке — сохранялась еще живая духовная Традиция и жизнь Духа. Он любил Россию — не «саму по себе» (в этом была его особенность), а только потому, что она была Хранительницей Традиции (здесь, на мой взгляд, он ошибался), ибо особенно в России дух дышит, где хочет, а не только в «организованной» Традиции, и Россия, по существу, неотделима от Духа, какие бы странные формы он ни принимал. Тем не менее черты «гниения» Леонтьев видел уже в самой «официальной» исторической России и чувствовал приближение катастрофы. «Соединим ли мы эту китайскую («вечную», «стабильную» — Ю.М.) государственность с индийской религиозностью?» — писал Леонтьев и продолжал: «заразимся ли мы могучим, мистическим настроением Индии?» Его мысли все время обращались на Восток, и он был один из тех мыслителей, писателей России, которые чувствовали присутствие непомерных духовных сокровищ Востока, Индии прежде всего. Г. Федотов и И. Ильин позднее продолжали развивать русскую идею. (В частности, Г. Федотов подчеркивал различие свободы и воли для русского духа.) Их работы достаточно известны, но принципиальный вклад внесли ранние славянофилы (особенно Хомяков), Данилевский, Леонтьев и Бердяев. Многое было сделано и другими русскими философами, но в иных направлениях, не вполне русской идее, но это уже не наша тема. Конечно, тайное присутствие русской идеи, хотя бы в ее неожиданно-скрытой форме, чувствовалось практически почти в любых течениях русской философии, в том числе и в пресловутом «западничестве» (которое на самом деле мало напоминало «Запад»). Знаменательны известные признания такого ярого «западника», как Герцен, который после того, как всерьез (а не сторонкой) пожил на Западе, стал фактически «антизападником». Ему нельзя отказать в реалистическом видении: «В нашей жизни, в самом деле, есть что-то безумное, но нет ничего пошлого, ничего косного, ничего мещанского», — заключал Герцен. «Мещанство — окончательная форма Западной цивилизации» таков его вывод. |
