— Илья, — раскололся я.

— Что делаешь?

— Траву кошу.

— По какому праву?

— Ну… — замялся я и, подумав, сказал робко: — Это теперь мой дом.

— Документы! — железным голосом потребовал прокурор.

Я вынес паспорт и свидетельство о наследстве. Старуха изучила паспорт, тщательно сверила фото с оригиналом, затем рассмотрела свидетельство.

— Ты и есть племянник? — спросила уже мягче.

— Двоюродный, — уточнил я.

— Здоровенный какой! — вздохнула она и вернула документы. — Давно приехал?

— Сегодня.

— На могилке был?

«Не знаю, где она», — хотел я ответить, но не решился. Взгляд старухи не сулил доброго.

Я вздохнул и покачал головой.

— Идем! — приказала она.

Я сунул документы в карман и запер дверь.

Мы шли по улице, размытой летним дождем; старуха семенила рядом, то отставая, то забегая вперед. Лужи она осторожно обходила. Я украдкой разглядывал гостью. На ней был ситцевый халат не первой свежести и стоптанные тапки с задником. Серые от седины волосы стянуты в пучок резинкой на затылке. Гостья оказалась не такой старой, как показалось вначале, — лет шестидесяти. Одутловатое лицо, усеянное родинками, сизоватый крупный нос, поджатые губы…

— Простите, — сказал я. — Вас как зовут?

— Глафира, — сообщила она и, подумав, добавила: — Семеновна.

— Дяде вы кто?

— Соседка.

На моем лице, видимо, отразились чувства, потому что Глафира обиделась.

— Да я, если хочешь знать!.. С Павловичем!.. Душа в душу! Сорок лет! Это он мне за домом велел присматривать!

— Извините, Глафира Семеновна, — сказал я искренне. За домом, как я убедился, смотрели истово.

— Пришли, — сообщила она, показывая рукой. — Кладбище.

Мы миновали калитку и стали пробираться меж могил. Они располагались тесно, едва не смыкаясь оградами. На кладбище, как я заметил, упокоились многие поколения горожан: могилы со стороны входа были с коваными оградами и такими же крестами, явно вековой и более давности. Затем шли оградки из арматуры с памятниками из мраморной крошки или крестами из водопроводных труб. И только в дальнем конце стояли костяшки из габбро, обрамленные столбиками с цепями. Глафира подвела меня к холмику в углу.

— Вот! — сказала, всхлипнув. — Встречай, Павлович, племянника.

Павловича передо мной не было. А был песчаный холмик, деревянный крест с табличкой и букетик искусственных цветов, воткнутый прямо в песок. Букетик был свежим, видать, с недавней Радуницы. Глафира нагнулась и стала собирать с могилки обломки веток, налетевшие со старых лип. Затем извлекла откуда-то обгрызенный веник и стала мести вокруг холмика. Словом, делала то, чем обычно занимаются люди на могилах, чтоб как-то скрасить вину перед покойным: он уже там, а ты, деливший с ним дни и годы, еще задержался. С человеком, лежавшим под деревянным крестом, я ничего не делил, я даже не видел его никогда, потому вины не испытывал. Родственнику вздумалось завещать мне дом; спасибо, но я не просил. Что до наследства… Дареному коню в зубы не смотрят.

Глафира закончила с уборкой, перекрестилась и поклонилась кресту. Я последовал ее примеру. Приличия надо соблюдать: о мертвых или хорошо, или ничего.

Глафира выжидательно смотрела на меня.

— Помянем раба божьего? — спросил я.

— Это как водится! — ответила она и взяла меня под руку.