Жандарм толкует мои размышления по-своему.

— Ротмистр, времени у нас достаточно. Пока китаезы приведут в порядок нашу одежду, и попариться успеем и перекусить. Тут все это входит стоимость.

Офигеть — all inclusive в полный рост. Оказывается, тему никакие не турки придумали, а китайцы.

Вслух говорю:

— Что ж, милостивые государи, показывайте эту китайскую парилку.

Прикрываемся полотенчиками и движемся следом за жандармом на третий этаж.

Парилка местная — отдельное помещение, довольно большое, по краям располагаются приподнятыми невысоко над уровнем пола помостами, покрытыми циновками-татами, а посредине… деревянные рельсы, ведущие куда-то вглубь за плотный занавес. Именно оттуда и пышет жаром, а в самой «парилке» не так уж и жарко — градусов под пятьдесят.

Шагаю к занавеси, но Сухоруков останавливает.

— Устраивайтесь, ротмистр, — он делает приглашающий жест в сторону помоста с татами, и сам устраивается на циновке, наподобие римского патриция.

Гиляровский тоже забирается на циновку и вытягивается всем своим дородным телом профессионального борца.

Остальные усаживаются и укладываются на свободные места на циновках.

За занавесом раздаются гортанные китайские крики, и несколько полуголых — на них только короткие штанишки и нарукавники, чтобы уберечь руки от ожогов, блестящих потом, словно маслом, китайских банных служителей, выкатывают раскаленный монолит — вот для чего нужны деревянные рельсы.

Они плещут на камень — а это темный, почти черный нефрит, водой из ковшиков, и пар окутывает собой все помещение, словно туманом поглощая наши фигуры.

Вымоченное в ледяной воде полотенчико, уложенное на темя — прекрасно пани от жара, позволяющее сносно дышать в этом филиале жаркой преисподней.

Пар проникает в поры отмытой кожи, очищая их до самых глубин организма — чистим чакры, не иначе.

Тело расслабляется, горячий пар укутывает, словно ласковая вата, веки тяжелеют, наливаясь свинцом… То ли усталость дает о себе знать, то ли…

Амулет жалит меня в грудь, словно пчела, моментально выведя из состояния расслабленного анабиоза.

В горячем тумане, скрывшем парную, слышится тихое шуршание. Будто трутся друг о друга сотни чешуек…

— Владимир Алексеевич, слышите⁉

— Что? — Похоже, Гиляровский тоже прикемарил в жарком пару.

— Шорох!

Гиляровский приподнимается на локте, вслушивается вгорячую звенящую тишину.

Вот оно — «ш-ш-ш-ш-ш…»

— Модест Викторович!

Из тумана на наш татами перекатывается жандарм, он взволнован и насторожен.

Видели когда-нибудь подобравшегося для прыжка рако-кота или кото-рака? Вот и я вижу такое в первый раз.

Шорох тем временем окружает нас. Он со всех сторон.

— Итить… баба… — раздается из тумана голос одного из подручных Сухорукова.

Вглядываюсь в горячую паровую пелену.

Точно — проступает женский… и весьма соблазнительный силуэт с большой налитой грудью, столь непривычной для азиаток, но, безусловно, знакомый всем, кто хотя бы раз сталкивался с азиатским порно.

Женщина или девушка не обнажена, она в сорочке, но та мокра и прозрачна настолько, что лишь подчёркивает манящие изгибы сексуального тела. Длинные прямые черные волосы густой волной спадают по плечам незнакомки до пояса и даже ниже.

Верхняя часть туловища видна хорошо, из-под прямой челки призывно сверкают раскосые глаза. Глаза, конечно, тоже притягивают,но то, что ниже… ниже плеч… ниже ключиц… эти фарфоровые настолько совершенные полушария, насколько они вообще могут быть идеальными, с розовыми ягодками сосков, впадина пупка… ниже то ли пар был гуще, толи в глазах туманилось… но не ноги, вовсе не девичьи ноги, а змеиный хвост в причудливых переливчатых чешуйчатых узорах.