Дерзость моя прощена? Или оба их высокопревосходительства сочли нахального ротмистра забавной зверушкой? И потому меня не разжаловали в рядовые…

— Даю слово, вы получите пополнение в первую очередь. Сколько времени необходимо, чтобы восстановить эскадрон особого назначения?

— За неделю не обещаю, но за полтора месяца смогу довести новобранцев до нужных кондиций, — беру повышенные обязательства я.

На самом деле — этого мало, очень мало, но времени в обрез.

— Будут сложности, обращайтесь через моего адъютанта, я дам ему соответствующее распоряжение, — резюмирует Куропаткин.

Благодарю генералов и отбываю в госпиталь.

На улице льет как из ведра. Флаг над деревянным шпилем над домом командующего висит мокрой тряпкой, хоть отжимай. И в сухую-то погоду Ляоян не может похвастаться качеством уличного покрытия, а тут… под проливным дождем…

Улицы превратились в полноводные реки. Есть риск утонуть, передвигаясь без лодки. А до наших госпитальных бараков отсюда версты две.

Немногочисленные смельчаки передвигаются по делам, укрывшись под поднятыми крышами колясок местных рикш. Лишь китайцы месят грязь по своим китайским делам, словно дождь им не помеха. И на лицах такое выражение, будто это доставляет им неизъяснимое удовольствие.

Слава богу, японская армия, как и мы, в такой ливень не воюет.

— Гордеев! Ты? — знакомый голосина финско-шведского тролля прорывается сквозь струи дождя.

Верчу головой и не могу определить, откуда меня зовет Маннергейм.

— Сюда гляди! Левее!

Наконец вижу Карла Густава.

Он машет мне из тарантаса одного из босоногих китайских рикш.

Маннергейм тычет своего человека-коня в плечо, показывая знаками, чтобы тот подкатил ко мне.

Через пару мгновений коляска рикши останавливается рядом.

— Запрыгивай!

Не стоит отказываться от дружеского приглашения, тем более, когда сверху разверзлись хляби небесные.

Бочком втискиваюсь на сиденье, большая часть которого занята немалым телом тролля.

От рикши ощутимо разит крепкой смесью черемши, пота и соевого масла.

— Откуда, Николай Михалыч?

— От командующего. Вернули орден и наградное оружие. А ты, Карл Густавыч?

— С передовой.

— И как там?

Он усмехается.

— Потоп. Не до войны. Дороги размыты. Вместо них теперь горные бурные речки, а вместо долин — озера.

— Как думаешь, надолго затишье?

— А пока не просохнет. Или не подморозит.

— Ну, до морозов еще не близко, — прикидываю я.

Несмотря на дождь, солнце жарит сквозь тучи, градусов двадцать, при местной влажности, ничего хорошего, как в турецкой бане.

— Отметим встречу?

— Охотно.

Маннергейм с диким акцентом на китайском велит вознице везти нас к вокзалу, а для пущей доходчивости повторяет маршрут по-русски. Впрочем, до вокзала рукой подать.

Пересекаем грязи и хляби, колеса порой погружаются в лужи по самые ступицы. Но рикшу это не смущает, похоже, грязь — пятая китайская стихия, и китайцы ее просто обожают.

Карл Густавыч щедро сыплет мелочь в ладонь желтолицего человека-коня. Тот низко кланяется и благодарит.

Высаживаемся на деревянные мостки у вокзала, входим внутрь. Большая часть невысокого и длинного строения станции, как я уже отметил во время своей роковой встречи с Соколово-Струниным, занята буфетной залой.

И только поездам до одного места на ливень. Словно гигантские металлические киты, исходящие паром, пыхтят они, блестя черными мокрыми боками, переговариваются между собой басовитыми резкими или протяжными гудками, громыхают сцепками вагонов приходящие и уходящие составы.

Мы в здании вокзала.