Но я это просто так оставить не мог. Если на борту кто-то один тронулся умом (а особенно, Борзовский), такой человек может всю работу под угрозу поставить, а уж тем более если у него крыша поедет в важный момент. Сначала я хотел списать его на берег, но у нас неважно работало радио, потому я не мог связаться с Уэсом Этли, пилотом вертолета. Да, я всерьез хотел отправить этого поляка вертолетом на сушу. Вахтовики порой жутко суеверны, а мне совсем не хотелось, чтобы Борзовский своими дикими фантазиями заразил остальную команду. Но оказалось, что ничего такого не нужно. Очень скоро Борзовский стал извиняться за свою вспышку и всеми силами старался показать, как ему стыдно за свое поведение. Но что-то мне подсказывало, что дрейфит он по-настоящему.

И вот, для того чтобы немного успокоить поляка (если это вообще было возможно), я решил попросить главного геолога нашей платформы, Карсона, разбить каменную звезду на кусочки, рассмотреть их хорошенько и доложить мне, что это на самом деле за штуковина. Я думал, что он мне скажет, что это окаменевшая морская звезда, — другого ответа я не ждал. Тогда я все расскажу Борзовскому, и на борту все успокоится. Ну, и ясное дело, когда Карсон мне доложил, что это не окаменелость, а что это такое — он не знает… я промолчал и Карсона тоже попросил помалкивать. Я не сомневался: почему бы ни запсиховал Борзовский, делу бы не помогло, если бы я ему сказал, что это не окаменевшая морская звезда.

Мы забурились глубже, и с глубины в тысячу футов достали еще не то две, не то три каменные звезды, а потом они перестали попадаться, так что на какое-то время я про них забыл. Как выяснилось, стоило мне слушать поляка внимательнее, да я бы и прислушался к нему, если бы пошел за своей интуицией.

Понимаешь… дело в том, что мне и самому там с самого начала как-то не по себе было. Туманы слишком густые, море слишком спокойное… все странновато как-то. Конечно, сам я не столкнулся ни с одной из тех сложностей, на которые жаловались геологи и водолазы. Я же на платформу прибыл, когда она уже на месте стояла, готовая к работе, но с тех пор я ее не покидал. А началось все, на самом-то деле, раньше обнаружения звездочек. Началось все с сонаров.

Ты, главное, пойми, никаких претензий к вашим сонарам у меня нет, Джонни. Они отлично работали с тех самых пор, как их разработали в «Seagasso», и данные давали с точностью до дюйма, так что мы всегда могли четко определить, когда бур добирался до слоя газа или нефти. И на этот раз сонары нас тоже не подвели… мы просто не смогли уразуметь их предупреждения, вот и все.

А предупреждений, на самом деле, была масса, но, как я уже сказал, началось все с сонаров. Мы сонары установили на каждой опоре буровой платформы, прямо на морском дне, и там они «слушали» звуки бура, пробивавшегося сквозь донную породу. Улавливали эхо, пока бур пробивался вперед, и даже доносили до нас отзвуки от нижележащих слоев породы. Ну и конечно, все, что «слышали» сонары, дублировалось в электронном виде и попадало к нам через наш компьютер. Вот поэтому-то мы сначала и подумали, что то ли у компьютера «глюки», то один из сонаров «тряхнуло». Понимаешь, даже когда мы бурение не производили, — а когда заменяли наконечник бура или делали выстилку скважины, все равно мы читали на компе какие-то данные!

Словом, какая-то беда была, но эти данные возникали так регулярно, что это нас одурачило: мы решили, что ошибка механическая. Сейсмограф то и дело показывал нам толчок посреди ровной линии — и такие толчки происходили примерно каждые пять секунд. Тук… тук… тук… Очень странно. Но в остальном компьютер выдавал привычную информацию, так что на эти странные мелочи никто никакого особого внимания не обращал. Толчки отмечались до самого конца, и я только тогда обнаружил их причину, а в промежутке происходили и другие проблемы, в том числе и немалые, связанные с рыбой.