— Мама, они шепчутся потому, что у меня нет отца. Я слышала. У Аники есть отец, а у меня — нет. Так и должно быть?

Мать выронила гребень и ударила Блисс по лицу. Блисс стерпела. Только из разбитой губы пошла кровь. Она слизнула ее и стиснула зубы.

— Я говорила тебе никогда не спрашивать об отце, тварь неблагодарная! Я тебя одна растила! Я тебя одна выкормила! Что они тебе сказали? — голос матери дрожал.

— Они почему-то зовут меня бастардом, — уныло сказала Блисс, пригибаясь, в ожидании удара. Мама всегда била, когда Блисс говорила что-то неправильное или когда плакала. Однажды Блисс разбила коленку об острые камни, когда бежала от соседской собаки. Она прихромала домой в слезах, но мать вместо того, чтобы утешить, добавила ей тумаков. Блисс просто выла от боли, пока мать втирала в рану желтую кашицу из трав, а потом туго бинтовала.

— Заткнись! Не вздумай плакать! — постоянно повторяла она, глядя, как девочка давилась слезами.

Но в этот раз мать не ударила. А промолчала. Это было еще страшнее. Блисс и так знала, что с ней что-то не так. За спиной все шептались. Ты идешь по улице, а они улыбаются тебе в лицо… А потом ты слышишь страшные вещи… Тихие голоса за спиной, а если резко обернуться, то увидишь как прячут глаза. Ты громко говоришь: «Здравствуйте, тетя Лерина! Добрый день, тетя Шали!» Они смотрят с улыбкой. В ногах появляется слабость, но ты знаешь, что должна идти дальше, как ни в чем не бывало.

Правда открылась девочке случайно. Мать перед отъездом просила наколоть дров и отнести травы Анике. Блисс взяла старый топор, поставила на пенек влажный от росы чурбан. Пахло деревом и сыростью. Чтобы разбить чурбан на две части нужно бить углом лезвия со всей силы. Главное, чтобы щепка не отлетела в лицо. Блисс всегда боялась, что одна из них угодит ей прямиком в глаз. Кора, пачкающая руки чем-то черным, была счищена на траву. Блисс не любила, когда полено было «в одежде». Без коры лучше видно, сколько колец на дереве. Чем толще дерево — тем старше. Интересно, а почему у людей все не так? Вон Аника поправилась, особенно живот, а ей почти столько же лет, сколько и Блисс. Мать сказала, что у Аники будет девочка, поэтому она такая толстая.

Живот у Аники был уже очень большим, а еще ее тошнило по утрам. В тот же день, когда Блисс несла в корзинке травы для Аники, девочка услышала странный разговор матери Аники с Дальей — женой старосты.

«Да не было отца у этой девчонки! Точнее я не упомню. Жила себе Нарин, жила, а потом смотрю — пропала. Вернулась с дитем на руках. Нагуляла где-то. Сразу видно, что ведьма. Девка родит девку, а та приносит третью. Никто такую и замуж не возьмет. Эта, видать, от матери недалеко ушла. Вон как на моего сына заглядывается. Ну ничего… Пусть только попробует его увести-очаровать. Я им с матерью такое устрою. Выгнала бы я их из села, да лечит Нарин неплохо. У нас нет ни целителя, ни кого другого. А до ЭнгъЯрда далеко. Помрет Нарин — дочь лечить будет. Небось, научила ее старая ведьма травкам всяким да шепоткам».

Далья говорила шепотом, но Блисс все слышала. Она стояла под окном, и не решалась войти. В руках она держала травы для Аники. «Ложь! — Блисс задыхалась от стыда». Они говорили неправду. Мать Аники, которая улыбалась Блисс и ее матери Нарин, теперь спокойно говорит о том, что Блисс — срамота, принесенная в подоле, а мать Блисс — ведьма! Мама, значит, бегает к Анике по первому зову, а Блисс каждый день носит очередной сухой веник, чтобы «Анику не тошнило»! Как они могут! Это — ложь! Блисс никогда не смотрела в сторону Дальиного сына. Он был некрасивым и толстым. У него были волосы цвета соломы и маленькие черные глазенки, словно ягоды луговицы.