— Я уверена, что можете, — сказала она. — Что ж, тогда вы поймете, почему я хочу сохранить кольцо у себя. Если мне когда-нибудь случится увлечься кем-то — или даже просто покажется, что я увлекаюсь, — я достану это кольцо и буду смотреть на него, пока не пройдет наваждение.

Она думала о Пам Хаверфорд с длинными кривыми шрамами на обеих руках. Летом 1992-го ее муж напился и швырнул ее на застекленную дверь. Пам вскинула руки, чтобы прикрыть лицо, когда падала на стекло, и в результате получила множество порезов на обеих руках и даже на лице. Тем не менее она до сих пор чуть не таяла от счастья, когда какой-нибудь каменщик или маляр, красящий фасад дома, восхищенно присвистывал вслед ее ножкам. Что же это, скажите на милость, такое? Долготерпение или легкомыслие? Отходчивость или беспамятство? Рози стала называть это про себя «хаверфордским синдромом» и была уверена, что сама сумеет избежать его.

— Как скажете, мэм, — ответил ювелир. — И простите, что я принес вам дурные вести. Что касается меня, то, по-моему, из-за этого у комиссионных магазинов такая плохая репутация. Нам очень часто приходится сообщать клиентам, что дела обстоят не совсем так, как им кажется. Никто этого не любит.

— Да, — согласилась она. — Никто этого не любит, мистер…

— Стэйнер, — сказал он, — Билл Стэйнер. А мой отец — Эйб Стэйнер. Вот наша визитка.

Он протянул ей карточку, но она улыбнулась и покачала головой.

— Вряд ли она мне понадобится. Всего хорошего, мистер Стэйнер.

Она повернулась и двинулась к двери — на этот раз по другому проходу, потому что пожилой мужчина приблизился к ней на несколько шагов, с чемоданчиком в одной руке и несколькими старыми книжками — в другой. Ей показалось, что он хочет заговорить с ней, но не сомневалась, что сама она не имеет ни малейшего желания говорить с ним. Все, что ей сейчас было нужно, — это побыстрее выйти из «Займа и Залога», сесть в автобус и поскорее забыть о том, что она побывала здесь.

Она лишь смутно сознавала, что проходит через ту секцию магазина, где на пыльных полках собраны небольшие статуэтки и картины, — в рамах и без. Она смотрела прямо перед собой, но — в пустоту; у нее не было сейчас настроения любоваться произведениями искусства, будь они антикварными редкостями или, наоборот, дешевыми подделками. Тем удивительнее показалось то, что так неожиданно и резко заставило ее остановиться, — как будто она никогда раньше не видела этой картины.

Возникло такое ощущение, словно картина увидела ее.

3

Никогда в жизни Рози не сталкивалась ни с чем подобным. Картина притягивала ее к себе с мощной силою. Но это не показалось ей странным — она уже целый месяц ничему не удивлялась. Не сочла она эту силу неестественной (по крайней мере сначала), и вот почему. За четырнадцать лет брака с Норманом Дэниэльсом, когда она была отрезана от всего мира, у нее просто не было инструментов для того, чтобы отличать естественное от неестественного. Для определения естественности происходящего в тех или иных ситуациях она в основном использовала опыт, почерпнутый из телевизионных передач и редких фильмов, на которые ее водил муж (Норман Дэниэльс не пропускал фильмов с Клинтом Иствудом в главных ролях). В рамках полученного опыта ее реакция на картину, которую она увидела в магазине, казалась ей почти естественной. Героев кинофильмов и телевизионных постановок вечно что-то сбивало с ног в прямом или переносном смысле.

И потом, все это не имело значения. Имело значение лишь то, как картина позвала ее, вытеснив у нее из головы все, что она сейчас узнала про свое кольцо. Картина заставила ее забыть, как она собиралась выбраться из этого магазина; затмила собою мысли о том, какое облегчение почувствуют ее стертые ноги, когда она сядет в автобус Голубой линии, останавливающийся перед «Горячей Чашкой»; заставила ее забыть обо всем.