Он испугался возможных неприятностей, принес ей тазик со льдом и отвел в комнату, где она улеглась на диван, прижав пакетик со льдом к переносице, между слезящимися глазами. Вот куда надо его класть, сказал он ей, если хочешь быстро остановить кровь и избежать опухоли. Разумеется, в этом деле он профессионал, и не опухоль сама по себе его беспокоила. Завтра ей идти на рынок, а распухший нос не прикроешь, как подбитый глаз, парой темных очков.

Он отправился доедать ужин — поджаренную молодую картошку с зеленью.

Опухоли почти не осталось, как свидетельствовал об этом взгляд в зеркало, брошенный сегодня утром (перед уходом на работу он тщательно осмотрел ее и удовлетворенно кивнул, прежде чем выпить чашку кофе), а кровотечение прекратилось после пятнадцати минут лежания с ледяным компрессом. Но где-то посреди ночи, пока она спала, одна предательская капелька крови выкатилась из носа и оставила это пятно, означавшее, что ей придется перестилать постель целиком, превозмогая боль в пояснице. Спина у нее в эти дни болела постоянно. Даже осторожные наклоны и повороты вызывали боль. Ее поясница была одной из его излюбленных мишеней. В отличие от того, что он называл «мордобоем», бить кое-кого по пояснице безопасно… только если этот кое-кто знает, как держать язык за зубами. Норман обрабатывал ее почки четырнадцать лет, и следы крови, которые она все чаще замечала в своей моче, уже больше не удивляли и даже не тревожили ее. Это, решила она, просто еще одна неприятная составная часть брака, вот и все, и вполне возможно, что у миллионов женщин дела обстоят еще хуже. И тысячи из них живут в этом же городе. Так, во всяком случае, она всегда считала — до сих пор.

Она глядела на пятнышко крови, испытывая чувство досады, пульсирующее у нее в голове, и ощущая покалывание каких-то иголочек, которое обычно бывает после пробуждения.

С ее стороны кровати стояло небольшое кресло-качалка, которое она мысленно называла про себя Стулом Винни-Пуха. Сейчас она попятилась к нему, не отрывая глаз от пятнышка крови на белой простыне, и уселась в него. Она просидела на Стуле Пуха минут пять и, вздрогнув, вскочила. В комнате зазвучал голос, и она не сразу поняла, что голос — ее собственный.

— Если так будет продолжаться, то скоро он убьет меня, — сказала она, обращаясь к этому кровавому пятнышку — частичке ее самой, которая вытекла из ее носа и умерла на простыне.

Ответ на этот вопрос отпечатался в ее сознании, и он был намного страшнее, чем вероятность смерти, которую она высказала вслух:

— Разве что ему не позволить. Ты подумала об этом? Нельзя ему позволить!

3

Она об этом не думала. Мысль о том, что в один далеко не прекрасный день он врежет ей слишком сильно или по неудачному месту, часто приходила ей в голову (хотя до сих пор она никогда не высказывала ее вслух даже самой себе). Но никогда она не думала о том, что может этому сопротивляться…

Ее душа растревожилась, а тело напряглось. Обычно на Стуле Пуха она только сидела неподвижно со сложенными на коленях руками, глядя через кровать и дверь в ванную комнату на собственное отражение в зеркале, но в этот день она начала раскачиваться, наклоняя кресло вперед и назад резкими движениями. Она должна была покачаться. И ей захотелось взглянуть повнимательнее на свое отражение, хотя нос ее не так уж и беспокоил.

Подойди сюда, родная, я хочу поговорить с тобой по душам.

И так — четырнадцать лет. Сто шестьдесят восемь месяцев с того раза, как он дернул ее за волосы и укусил в плечо за то, что она, по его мнению, слишком сильно хлопнула дверью в спальне примерно через месяц после их свадьбы.