И вот однажды вечером в дверь резко постучали, как тогда, когда приходили за Филиппом.

Элиана еще не легла, она открыла: на пороге стоял все тот же комиссар Конвента.

– Гражданка Элиана де Талуэ?

– Да! – молодая женщина обрадовалась, подумав, что ей принесли весть об отце.

Комиссар разглядывал ее. Выражение его лица было сосредоточенное и суровое.

«Интересно, есть ли у него сердце?» – мелькнула у Элианы мысль.

– Чем вы занимаетесь? На какие средства существуете? Вы бывшая дворянка?

– Да.

– Чем вы можете доказать свою преданность Республике? Ее решительный взгляд словно бы уперся в невидимую стену.

– А почему я должна это доказывать?

Вероятно, такой вопрос показался комиссару непростительно дерзким. Он нахмурился.

– Если вы не трудитесь на благо Республики, значит, вы безразличны к республиканскому делу, а это является преступлением против нации.

Элиана молчала.

– Вы девица?

Молодая женщина покраснела.

– Я вдова. Мой муж погиб в августе девяносто второго года.

– Он участвовал в контрреволюционном мятеже?

– Нет. Его… просто убили.

– А еще у вас есть родные?

– Отец. Его арестовали несколько дней назад. И сестра. Но она давно уехала из Франции.

В глазах комиссара вспыхнул интерес.

– Эмигрантка? Вы поддерживаете связь?

– Нет. Мы не получаем писем уже больше двух лет. А какое это имеет…

Но комиссар, очевидно, счел предварительный допрос завершенным и перебил:

– Элиана де Талуэ, вы причислены к подозрительным гражданам, потому вас отвезут в Люксембургскую тюрьму.

Элиана вздрогнула.

– Сейчас?

– Да. Спускайтесь вниз.

Молодая женщина замешкалась. Она не испугалась, возможно, потому, что была подсознательно готова к этому.

– Можно, я возьму хотя бы щетку для волос и платок?

– Хорошо.

Элиана подошла к столу и взяла то, что хотела, а потом ее взгляд упал на случайно оказавшийся здесь небольшой ножичек. Сама не зная, зачем, она схватила его и, обернув платком, сунула в лиф платья. Потом повернулась.

– Я готова.

Когда они вышли на улицу, Элиана заметила лица людей, со страхом и любопытством выглядывавших из окна первого этажа.

У ворот ждала повозка, в которой уже сидело несколько арестованных: трое мужчин, судя по одежде, рабочие, женщина-мещанка и две проститутки с накрашенными лицами, в мантильях, накинутых прямо на ночные сорочки, и с босыми ногами. Все молчали и имели какой-то странный сонный вид. Один из рабочих подвинулся, чтобы дать Элиане место.

Она залезла в повозку, и та, уныло скрипя колесами, пустилась в свой обычный невеселый путь.

Люксембургская тюрьма представляла собой огромное помещение с высокими каменными стенами, под темными сводами которых раздавалось гулкое эхо. Отдельных камер не было, но существовали закоулки и лабиринты – своеобразные тюремные трущобы, мрачные и опасные. Из стен сочилась сырость, воздух был влажный, спертый, местами даже зловонный. Возле стен лежала грязная солома, на которой и сидело большинство заключенных. Свет из забранных решетками узких оконец почти не проникал внутрь, и помещение освещалось колеблющимся пламенем двух факелов, прикрепленных у входа. Слышался ровный гул голосов, где-то капала вода, и вся открывшаяся перед Элианой картина казалась порождением чьего-то больного воображения.

Молодая женщина ступила на холодный пол, покрытый слоем черной известки. Ее подтолкнули в спину, и она вошла внутрь, испуганно озираясь, еще не привыкшая к мраку и духоте, а потом медленно побрела вдоль стен, не смея навязать кому-либо свое присутствие и украдкой заглядывая в лица: она искала, нет ли здесь отца.