— Итак? — Она посмотрела на меня.

Я постаралась набрать в грудь как можно больше воздуха и сказала:

— Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? Так ведь это ты считаешься Мудрой Женщиной, — возразила она без малейшей иронии.

— Да, так меня иногда называют.

И она, по-прежнему без малейшей иронии, эхом откликнулась:

— Да, так тебя называют.

И тогда я, собрав остатки сил, постаралась сказать как можно более внятно:

— Я не знаю, что мне с ними делать.

— Ага, — сказала она. И, помолчав, велела: — Покажи-ка.

Я повернулась и взяла рюкзак, хотя руки мои вдруг отчего-то совершенно перестали меня слушаться. И этими непослушными руками я вытащила оттуда всех своих мертвых, одного за другим — свою покойную мать, свою мачеху, своего деда, своего сурового отца, своего тяжелого, ах, какого тяжелого ребенка, своих бывших друзей, с которыми давным-давно были порваны отношения, и дурно пахнущую плоть моей любви. Я разложила все это на каменной плите под очагом, в котором не было огня, только зола. И та женщина, посмотрев на моих мертвых, прищелкнула языком и сказала:

— Эх вы, а еще мудрым народом считаетесь! Что же вы такую тяжесть на себя взваливаете? И как вы только стоять умудряетесь с таким грузом на плечах!

— А я уже и не могу стоять, — честно призналась я. Это чистая правда: спина моя согнута, сгорблена так, что голова торчит вперед, как у черепахи, а все из-за того невероятно тяжкого груза, который мне пришлось нести на себе так далеко и так долго.

— Они что же, так и остаются у тебя за спиной, когда ты спать ложишься? — спросила она.

Я молча покачала головой.

— А куда ж ты их тогда деваешь?

— Они тогда покоятся у меня на груди, в моих объятьях.

Она опять прищелкнула языком и тоже покачала головой, словно передразнивая меня.

— Тетушка, — сказала я. — Пожалуйста, помоги мне!

Она еще раз внимательно осмотрела моих мертвых. Не прикасаясь к ним, она обошла их кругом, то и дело низко наклоняясь, чтобы приглядеться к младенцу, принюхаться к подгнившей плоти моей любви, изучить груду обломков, в которые превратились мои бывшие друзья.

— Ну, и почему ж ты их не похоронила? — воскликнула она, но не упрекая, а скорее удивляясь.

— Я не знала, как это сделать. Научи меня, пожалуйста! Научи! Я не могу больше таскать их всех на себе!

— Да уж, пожалуй, действительно не можешь, — согласилась она и, каркнув, точно ворона, раскинув в стороны свои длинные черные руки, перепрыгнула через моих мертвых, лежавших на каменной плите. — Но я ничему не могу научить тебя, Мудрая Женщина. Чего, собственно, ты хочешь? Избавиться от них? Отдать их мне? Ты этого хочешь?

Я стояла по одну сторону очага, она — по другую, и мои мертвые лежали между нами.

— Нет, — ответила я ей. И по одному стала поднимать своих мертвых и снова класть их в рюкзак, а потом закинула за плечи ту тяжкую ношу, что уже дугой согнула мне спину, сделала плоскими груди, заставляет ныть все мои кости. Но лишь взвалив рюкзак на плечи, я поняла, что весит он теперь не больше вороньего пера.

— И почем нынче мудрость? — спросила та женщина без малейшей иронии, не извиняясь и не упрекая. И вновь уселась у своего мертвого очага.

А я, поцеловав ее, двинулась в обратный путь, домой.

Браконьер

…и должен ли один лишь поцелуй

Вновь пробудить умолкший дом

И дикий край, что пенья птиц исполнен?

Я был ребенком, когда впервые вышел к той огромной зеленой изгороди.