– Простите? – сказал полковник. – Уверен ли я в этом? Конечно, уверен. Она четыре‑пять раз сидела за нашим столом. Насколько я помню, она ни разу не произнесла ни слова.

– Но…

– Да, ваш коллега уже показывал мне какие‑то фотографии, но, понимаете, я не запомнил ее лица. Скорее, платье. Честно говоря, я запомнил даже не платье, да.

Он повернулся к Мартину Беку и больно ткнул его могучим указательным пальцем в грудь.

– Скорее, декольте, – сказал он громоподобным шепотом.

XVIII

Было четверть двенадцатого, когда они снова сидели в управлении, в Кристинеберге. Ветер усилился, струи дождя били прямо по оконным стеклам.

Перед Мартином Беком лежало двадцать фотографий. Девятнадцать он отодвинул в сторону и теперь уже, наверное, в пятнадцатый раз рассматривал при свете лупы Розанну Макгроу. Она выглядела точно так, как он всегда ее себе представлял. Она выглядела живой и здоровой, ленивой и беззаботной, смотрела вверх, очевидно, на шпиль риддархольменской кирхи. Ей оставалось жить тридцать шесть часов. Слева от нее была открыта дверь в каюту А7, но о том, что было внутри, фотография ничего не говорила.

– Ты понимаешь, что нам сегодня повезло? – сказал Колльбсрг. – Впервые за все время, пока мы занимаемся этим делом. Раньше или позже человеку всегда должно везти. Правда, на этот раз повезло немного поздновато.

– И все‑таки нам не повезло.

– Потому что ее сунули за стол к двум глухим дедам и трем полуслепым старухам? Это не невезение, это закон подлости. А я иду спать. Отвезу тебя домой. Или, может, ты предпочитаешь общественный транспорт?

– Прежде всего мы должны послать телеграмму Кафке. Письма можно оставить до утра.

Через полчаса они уже были готовы. Колльберг вел машину сквозь сильный дождь быстро, рывками, но Мартин Бек не реагировал, хотя обычно ему становилось нехорошо в автомобиле. За всю дорогу они и словом не обмолвились, только перед входом у дома в Багармуссене Колльберг встрепенулся и заметил:

– Ну вот, сейчас ляжем и будем об этом думать. Спокойной ночи.

В квартире было темно и тихо, но, проходя мимо комнаты дочери, Мартин Бек услышал приглушенный звук ночного радиоконцерта поп‑музыки. Наверное, лежит с приемником под подушкой. Сам он в этом возрасте читал романы обо всем, что имело какое‑то отношение к морю и кораблям, и подсвечивал себе под одеялом карманным фонариком.

На кухонном столе был хлеб, масло и сыр. Он намазал маслом горбушку и поискал в холодильнике пиво. Пива не было. Свой скромный ужин он съел стоя у кухонного стола и запил половинкой стакана молока.

После ужина он перебрался в спальню и очень осторожно лег. Жена наполовину проснулась и попыталась что‑то сказать. Он тихо лежал на спине, задержав дыхание, и, дождавшись пока она снова начала мерно посапывать, расслабился, закрыл глаза, стал думать.

Розанна Макгроу была уже на первых стокгольмских снимках. Кроме нее, на фотографиях можно было опознать еще пять человек: два офицера в отставке, их жены и вдова Либенайнер. Можно наверняка рассчитывать, что им пришлют двадцать пять‑тридцать серий фотоснимков, многие из них будут большего размера, чем те, которые он только что видел. Нужно будет просмотреть все негативы и попросить каждого фотографа указать всех, кого на фотоснимках он знает. Они должны это сделать, и в результате смогут составить картографию последнего путешествия Розанны Макгроу. И увидят ее перед собой, как в кино.

Многое будет зависеть от Кафки, от того, что ему удастся выжать из пяти семей, разбросанных по всей Северной Америке. Ведь американцы прямо‑таки помешаны на фотографировании. Кроме того, если с Розанной вступал в контакт еще кто‑нибудь, кроме убийцы, то, вероятнее всего, это был ее соотечественник.