Вернувшись к себе, я немедленно вызвала Сесила. Он уже знал об аресте доктора Уайта и подготовился к беседе.

— Хорошо хоть он говорил по-латыни, — заключила я свой рассказ. — Однако подобную дерзость оставлять без последствий не следует.

С этим Сесил согласился, однако заметил:

— С епископом Винчестерским слишком круто обходиться нельзя. Пусть посидит в тюрьме, поостынет. Ваш отец, конечно же, отрубил бы ему голову. Вы же, я полагаю, поступите более разумно.

Урок пошел мне на пользу, я лишний раз поняла, как опасно давать волю чувствам в вопросах веры.

В утро Рождества я предприняла еще один шаг. В дворцовой часовне проходило торжественное богослужение по католическому обряду, заведенному в царствование Мэри. Однако, когда епископ Карлайнский приблизился к алтарю, дабы начать мессу, я резко поднялась и вышла, сопровождаемая дамами свиты.

Этот шаг я тщательно продумала заранее. Вскоре и столица, и вся страна узнают о случившемся. Я выясню, какова реакция народа на мой поступок. Если поднимется ропот, всегда можно будет объявить, что королева ушла с мессы по причине плохого самочувствия. Мнимая болезнь не раз выручала меня в прошлом, почему бы не прибегнуть к испытанному средству еще раз? Если же паче чаяния моя выходка вызовет одобрение, можно переходить к следующему этапу.

Судя по полученным отчетам, мой выпад в адрес католической церкви привел подданных в восторг. Я решила, что пора двигаться дальше. Было объявлено, что отныне не только в дворцовой часовне, но и во всех церквах королевства служба будет вестись только на английском языке.

В эти дни меня больше всего занимала приближающаяся коронация. Я хотела, чтобы люди навсегда запомнили этот праздник.

Двенадцатого января я переехала из Вестминстерского дворца в Тауэр, ибо по традиции английский монарх должен отправляться на коронацию из этой крепости, и торжественный переезд в Тауэр считается событием почти столь же торжественным, как сама коронация. Королевская баржа медленно двигалась по реке, вся поверхность которой была заполнена лодками и кораблями. Развевались знамена, играла праздничная музыка, баржа лорд-мэра салютовала мне орудийным огнем. Однако приятнее всего было слышать приветственные крики зрителей, собравшихся по берегам Темзы. Высаживаясь на причале возле Тауэра, я вновь, уже в который раз, вспомнила о том мрачном дне, когда входила в крепость через Ворота изменников.

На следующий день должен был совершиться церемониальный объезд столицы. Из Тауэра я выехала в открытой колеснице, обитой алым бархатом. Запруженные толпами улицы скандировали: «Боже, храни королеву!»

Я шептала в ответ:

— Боже, храни вас всех. Благодарю вас, милые, от всего сердца.

Я купалась в лучах народной любви и старалась показать своим подданным, что ценю их признательность гораздо больше, чем все мои предшественники. Люди приносили мне цветы, я благодарила и клала букеты в колесницу.

Особенно понравилась мне картина, которую я увидела на улице Грейсчерч. Там были изображены мои предки: бабушка Елизавета Йоркская выходила из гигантской белой розы, протягивая руку моему деду Генриху VII, выходившему из розы алой; особенно растрогало изображение моей несчастной матери, соседствующее с портретом отца. Впервые после казни Анны Болейн ей оказывали столь высокие почести. От моих родителей исходила золотая ветвь, на которой была изображена я сама — на золотом троне, украшенном алыми и белыми розами.

Проявив неподобающую монарху несдержанность, я захлопала в ладоши. По правде говоря, любовь народа была мне куда дороже, чем соблюдение традиций, Господь наделил меня способностью находить общий язык с простыми людьми.

По пути следования моего кортежа устраивались спектакли, разыгрывались живые картины, пели детские хоры. На Чипсайде из окон домов были вывешены ковры и гобелены.