Ее собственные глаза разгорелись во время этой тирады, и Мегги сказала с ласковой улыбкой:

– Ты, вижу, все уже продумала, сестрица.

– Я давно мечтала о таком доме. Перестраивала его в своем воображении. И дом, и сад… Писала вывеску.

– Так делай все это, Бри! – Мегги схватила сестру за руки. – Уверена, отец одобрил бы твое решение. Он ведь не случайно оставил дом тебе.

– Мы с ним не один раз говорили о моих планах. Он не был против. Даже просил, чтобы вывеску обязательно написали поярче и покрупнее. Мы много смеялись.

– Тогда за дело, Бри, и сначала изготовь вывеску, которая бы ему понравилась!

– Если затеять уже сейчас кое-какой ремонт, то к следующему лету, думаю, смогу открыть гостиницу. Ты ведь знаешь, в западные графства туристы больше всего приезжают летом. И они найдут здесь удобный ночлег на один-два дня. А еще можно… – Вздрогнув, она прикрыла глаза. – Боже мой, о чем я говорю, когда наш отец еще даже не похоронен.

– Как раз это он и хотел бы услышать от тебя. Разве ты его не знаешь? – Мегги почувствовала, что опять в состоянии улыбаться, и улыбнулась сестре. – Строить планы – самое милое для него дело.

– Да, – смущенно подтвердила Брианна. – Мы, Конкеннаны, большие любители предаваться мечтам.

– Брианна, я не могу забыть… В тот вечер, на скалах, он говорил о тебе. Назвал своей розой. Это значит, он хотел, чтобы ты расцветала.

Меня же он назвал своей звездой, вспомнила Мегги. И, значит, я должна сделать все возможное, чтобы засверкать…

Для Маргарет Мэри Конкеннан дождь являлся отрадой. Почти всегда она оказывала ему предпочтение перед косыми солнечными лучами и бездонной ярчайшей голубизной безоблачного неба. Дождь был как бы мягкой серой завесой, отделяющей ее от остального мира. Или, что важнее, отделяющей от нее тот мир, что лежал за этими раскинувшимися перед ней полями и холмами… И пятнистыми коровами.

И хотя сама земля с оградами из камней, зеленеющей травой и зарослями фуксии уже не принадлежала ни Мегги, ни ее семье, но все равно вся эта местность – диковатая природа, влажный весенний воздух – была ее собственностью. Неотъемлемой частью ее жизни. Ведь она родилась и оставалась дочерью фермера, несмотря на то, что никогда не занималась крестьянским трудом.

Пять лет прошло с той поры, как умер ее отец, и за это время она делала все, чтобы обрести – и обрела – свое место под солнцем. Исполнила, в меру возможностей, то, о чем он просил. Разумеется, добилась не так уж многого, но продолжала, во всяком случае, работать и продавать свои изделия – в Голуэйе, в Корке, а не только в Эннисе.

Пожалуй, большего ей и не надо. Она бы, может, и стремилась к большему, если бы не знала, что за все приходится платить, и чем значительней цели и замыслы, тем выше плата за их осуществление. Выше и тяжелей.

И если время от времени она испытывала беспокойство и неудовлетворенность, то сразу же пыталась напомнить себе, что именно этого она и хотела – жить отдельно и делать то, что нравится, а значит, нечего терзаться и мечтать о несбыточном.

Но порою в такие дни, как сегодня, когда солнце и дождь то и дело вступали в отчаянную схватку друг с другом, она вспоминала об отце, о его несбывшихся мечтаниях.