Зверь Бэрронса всегда наготове. Иногда я гадаю, что если однажды он не просто изменится, а сбежит и больше никогда не вернется в человеческое обличье. Останется в своей истинной форме, которая для него наиболее близка, в каком-то другом мире, в облике, в котором его гораздо тяжелее убить, но в котором гораздо проще жить.

Его темные глаза вспыхнули.

«Черт. Не знал, что застану здесь. В мире всё ещё есть вещи, способные убить тебя. Мне ненавистна сама мысль.»

Ах, так он не исключал вероятность того, что Дэни придет за мной с моим же копьем.

«Чёрт. Не знала, вернешься ли ты…» — «…ко мне» — быстренько проглотила я. — «Мне ненавистна сама мысль.»

Он улыбнулся, но улыбка эта быстро исчезла. Его губы сжались, а рот принял хорошо знакомые мне очертания. Он думал о том, чем бы хотел заняться со мной, используя свой рот. И это были определенно не разговоры. Бэрронс не тратит время попусту. Другой бы сказал: «Вот это да, ты снова видима!» Или: «Что, черт возьми, произошло с моим книжным магазином?» Или: «Кто это сделал? Ты в порядке?»

Но не он. Он осмотрел меня, убедился, что я цела, и вернулся к тому, что на самом деле имело значение.

Ко мне. Обнаженной.

Он разделся.

На его плечах играли мускулы, когда он стягивал с себя рубашку. Он скинул ботинки, вытащил ремень из пояса брюк, позволил им упасть, и я с трудом сглотнула. Бэрронс не носит белья. Люблю его член. И люблю то, что с его помощью он может со мной сделать. Я обожаю его яйца. Они такие мягкие и шелковистые, с бороздкой посередине, которую я люблю лизать, прежде чем обхватить его член губами. А когда я понимаю, что он потерялся в скользкой теплоте моего языка, кружащего медленно и непринужденно, посасывая его как особое лакомство, я глубоко вбираю в рот, сжимая рукой его яйца, и начинаю двигаться резче, чем должна, и каждый божий раз у него сносит крышу. Я одержима его телом и его реакцией на мои прикосновения. Он мой мужчина-гора, с которым я могу поиграть, поэкспериментировать и посмотреть, насколько высоко он может взлететь благодаря мне.

На его недавно возрожденной коже не было ни единой татуировки. Он представлял собой темное, мускулистое, лоснящееся совершенство. Я почти кончила, просто наблюдая за тем, как он раздевается. От его стриптиза и собственной руки между ног, а еще от его пристального взгляда, прикованного к моим движениям. Будучи при-йей, я часто такое проделывала, а он сидел рядом в кресле, пока я лежала на кровати, и наблюдал за мной тяжелым взглядом, в котором читалась похоть, восхищение и частенько мелькало нечто, весьма смахивающее на ревность. Затем он откидывал мою руку, накрывал своим телом и с силой до отказа входил в меня. Его взгляд словно говорил: «Я нужен тебе для этого. И если больше ни для чего другого, то, по крайней мере, для этого.»

Он прав. Одно дело мастурбация.

И совсем другое — секс с Бэрронсом.

Они абсо-нахрен-лютно и рядом не стоят друг с другом.

Я поднялась с пола, и пули с моего бедра, позабытые, упали на пол. Мой позвоночник стал гибким, тело — сильным, я пульсировала от желания, которое граничило с жаждой насилия. Не могу понять, почему рядом с ним я так себя чувствую. С другими было иначе. С Бэрронсом же я всегда чувствую себя живой и агрессивной. Мне хочется жесткого секса, хочется все ломать и крушить. Я хочу толкнуть его, хочу проникнуть в его голову. Мне хочется узнать, как много он может взять, и как много я готова отдать.

«Хочешь что-то сказать, Девочка-Радуга?»

Я знала, чего он хотел.