— Если только, — мрачно проговорил Пелхэм, — этот Джонсон доберется сюда, не натворив новых дел.

Эмми тем временем снова разговорился. Они вообще любители поболтать.

— Каздый год Роздетство. Роздетство корошо, все всех любиют. Эмми Роздетство нравицца. А вам нравицца?

— Да, очень, — вежливо прошипел Пелхэм. — Мир Ганимеду, человек человеку — друг... Особенно если этот человек — Джонсон. Да где же этот чертов идиот!

Он уже не находил себе места от раздражения. А эмми тем временем несколько раз подпрыгнул, этак задумчиво — должно быть, разминался. Так он и продолжал скакать, время от времени пританцовывая мелкими шажками, и вскоре руки Пелхэма Уже стали непроизвольно сжиматься, словно на чьей-то тонкой шее. Только восторженный вопль, раздавшийся со стороны дыры, которую тут гордо именовали окном, спас его от суда за убийство эмми.

На фоне желтой громады Юпитера четко вырисовывался силуэт саней, запряженных восьмеркой оленей. Сани пока еще казались крошечными из-за расстояния, но ошибиться было невозможно: к поселению летел Санта-Клаус.

Вот только кое-что в этой картинке было неправильно. Сани и олени, несущиеся по небу с головокружительной быстротой, летели вверх тормашками.

Эмми оглушительно кудахтали.

— Шантакляуз! Шантакляуз! Шантакляуз!

Они ломились через окно на улицу, словно стая взбесившихся старых веников. Пелхэм и его люди предпочли выйти через низенькую дверь.

По мере приближения сани увеличивались в размерах. При этом они метались из стороны в сторону и тряслись, как разбалансированный маховик. Олаф Джонсон казался крошечной фигуркой, отчаянно вцепившейся обеими руками в борт саней.

Пелхэм кричал ему, громко и бессвязно, заходясь в кашле всякий раз, как забывал дышать через нос. Вдруг он умолк и в ужасе уставился на упряжку. Сани были уже настолько близко, что не казались маленькими. И теперь они резко пошли на снижение. Если бы Джонсон вздумал поиграть в Вильгельма Телля, он бы не смог точнее прицелиться Пелхэму между глаз.

— Ложи-и-ись! — заорал комендант, падая ничком.

Сани с визгом пронеслись над ними, Пелхэма обдало порывом колючего ветра, на миг ему удалось расслышать пронзительный и бессловесный визг Олафа. Из нагнетателей били тугие струи воздуха, и за санями оставались дорожки водного конденсата.

Пелхэм еще немного полежал, обнимая ледяную твердь Ганимеда и дрожа от ужаса. Потом медленно встал. Колени у него ходили ходуном, будто у гавайской танцовщицы. Эмми, которые при виде пикирующих саней разбежались, уже снова сбились в кучу. Далеко-далеко в небе сани разворачивались для второго захода.

Упряжку Санты болтало и швыряло, вдобавок она не переставала вращаться вокруг продольной оси. Сани рванулись в сторону Купола, накренились, развернулись и прибавили ходу.

А тем временем Олаф работал, как черт. Упершись ногами в борта, обливаясь потом, отчаянно ругаясь и стараясь не смотреть «вниз» на Юпитер, он бешено раскачивал свою летучую повозку. Ему уже удалось увеличить амплитуду до полуоборота, и его желудок подавал негодующие ноты протеста.

Затаив дыхание, он навалился на правый борт, отчего сани не качнулись в обратную сторону, а продолжили вращение. И когда они максимально приблизились к нормальному положению, Олаф отключил репульсоры. Поле тяготения Ганимеда потащило «оленью упряжку» к планете. И поскольку спрятанные под днищем репульсоры являлись самой тяжелой частью конструкции, в падении сани, естественно, перевернулись полозьями вниз.

Но коменданту, который обнаружил, что чертова повозка опять несется прямо на него, от этого было не легче.