– Так это ты клифт добыл?

И Яков тут же догадался, что слух о Виконтовой мечте давно бродил в преступном сообществе. Мотька теперь смотрел на него с уважением и восторгом, как на героя:

– Как же ты так исхитрился?

– Я колдун, – соврал Яков, чтоб тот отстал. – Видишь, какие у меня глаза? Посмотрел разок – и кафтан стал мой.

– А-а, – протянул недоверчиво Мотька, – ну, тогда и дальше ты не пропадешь. Сейчас от Москвы карета выехала. В ней барыня богатая. Чистый сахар, даже, не побоюсь слова – шоколад. Вы на дорожку выйдете, перед ее каретой – мол, хлопнули вас тати. Попроситесь до станции – а дальше как карта у тебя ляжет. Зачаруешь барыню? Колдовщик…

С улицы, в облаке морозного пара, вбежал мальчишка в шапке, поминутно спадающей на нос:

– Едут, Мотя!

– Ну, с богом, – степенно перекрестил Якова Мотька и обнял, прощаясь. – Иди, собирай свой табор.

Карета показалась вдали, на самом краю горбатого снежного поля. Непростая карета – господский длинный дормез под охраной двух всадников. Лупа с детьми остались на обочине, а Яков выбежал на белую, в свежем снегу, дорогу и принялся махать – и руками, и варежками, и шапкой. Карета встала, не доезжая, и конный гайдук в одиночку прогарцевал к доктору, спросил на ломаном русском:

– Кто будешь? Тат?

– Сам ты тать, – огрызнулся Яков. – Путник я, лекарь. Лихие люди ограбили нас рано утром, и коня свели, и санки. Вон жена моя, – кивнул он назад, – и две дочки. Замерзли, идти не можем.

Гайдук развернул коня – он был черно-желтый, этот лакей, курляндец или лифляндец, – подскакал к дормезу и заговорил по-немецки, в приоткрытое окошко. Потом махнул Якову – мол, подойди. Яков подбежал – из крошечного, как бойница, окошка дормеза смотрело на него любопытное розовое личико с наивными, как будто бы фаянсовыми глазами:

– Доктор Ван Геделе?

– Ваша милость… – доктор узнал баронессу фон Корф. Эти небесные фаянсовые глаза – одинаковые были у них, и у жены, и у мужа.

– Как же вы так… – даже растерялась баронесса и тут же проговорила решительно: – Забирайтесь немедленно в карету, здесь печка. Ганс, Михель, – гайдукам, – давайте сюда сейчас же и детей, и фрау Ван Геделе.

Яков скользнул в приоткрывшуюся дверцу – в дормезе было не на шутку натоплено, да еще в придачу, что называется, надышали. Доктор присел на краешек сиденья и ждал, когда управятся гайдуки – доставят в карету его фрау Ван Геделе. По бокам от баронессы сидели две няньки, и одна держала бесценный сверток – с наследником Корфов, несомненным Карлом Густавом.

– Я и не знала, что вы женились, – кокетливо произнесла баронесса, накручивая на пальчик извлеченный из чепца белокурый локон, – в Москве и вовсе говорят, что вы умерли. Утонули…

Ганс и Михель приоткрыли пошире дверь – пар повалил так, что, кажется, даже сделался снегом, – и одну за другой загрузили в дормез колыбельки, а потом и фрау Ван Геделе, почтительно подсадив под попу.

– Какие милые крошки, – любопытная баронесса тут же сунула в люльки нос, – девицы? Я угадала? Как же их зовут?

– Анхен и Кетхен, – опустив очи долу, скромно ответила Лупа. – Близнецы, ваша милость.

Она сидела в баронских подушках, сжав колени и смиренно сложивши ручки – сама невинность. Карета дернулась, кучер свистнул – и полозья заскрипели по снегу. Баронесса уставилась круглыми глазами на красивого доктора – право, жаль, что он оказался женат… Но прекрасно и то, что хотя бы не умер.