Её голос задрожал и затих. На лицах родителей застыла невыразимая мука. Маррилл постаралась собраться и приготовиться ко всему.

– Маррилл. – Папа опять прочистил горло и поправил на носу очки в тонкой металлической оправе, которые он приобрёл на блошином рынке в Румынии. – Нам нужно тебе кое-что сказать.

Он встал и обнял её одной рукой. Затем произнёс слова, которые она боялась услышать последние пять лет. С того дня, когда она в последний раз стояла у больничной койки, плакала и чувствовала себя беспомощной.

– Дорогая, твоя мама опять больна.

Она словно шагнула назад под аризонское солнце, которое опалило её, оставив задыхаться. На кухне стало тихо. Маррилл посмотрела на папу, затем на маму, мысленно умоляя её возразить. Но та молчала.

Внутри Маррилл заворочалась паника. Этого не могло быть. Мама была её лучшей подругой, она всё-всё ей рассказывала. Мама не могла опять заболеть, только не это.

Маррилл тряхнула головой и прошептала:

– Нет.

Она отодвинулась, и папина рука соскользнула с её плеч и бессильно повисла.

Но глядя сейчас на маму, Маррилл не могла не признать очевидного. Мамины щёки были бледнее, чем обычно, губы слегка утончились. Она двигалась медленнее и осторожнее. Даже её тарелка с хлопьями стояла у раковины нетронутой. Все признаки были налицо, но Маррилл их не замечала. Не хотела замечать.

Развернувшись, она закрыла лицо руками, будто это могло помочь удержать рвущиеся наружу страхи и боль. Ей было ненавистно это ощущение. Она не знала, что сказать, что сделать, и это было совершенно невыносимо.

– Я поправлюсь, солнышко.

Мама встала, обошла стол и заключила Маррилл в крепкие объятия. И та сразу оказалась окутана всем тем, что составляло её маму: голос, запах, ритм дыхания. Всё то, что было знакомо Маррилл с рождения, всем тем, что было встроено в её ДНК.

– Это всего лишь очередное обострение, – объяснила мама, не отнимая губ от волос Маррилл. – Нам придётся какое-то время пожить рядом с врачом, вот и всё. – Она отстранилась и встретилась с Маррилл взглядом. – Мне станет лучше, и мы снова отправимся в путь. Обещаю.

– Но я не понимаю, – сказала Маррилл, пытаясь разобраться в происходящем. – Таблички «Продаётся» больше нет. Это значит, что мы переезжаем, верно?

Папа снова кашлянул.

– Это значит, что мы остаёмся. Дом теперь наш.

В груди Маррилл будто завязался тугой узел. Она старалась дышать ровно и глубоко, но бьющееся о рёбра сердце мешало. За пять лет, прошедшие после госпитализации, у мамы уже случались обострения, но они лишь слегка тормозили перемещения их семьи и никогда не вынуждали остановиться.

– Я нашёл работу в городе, – продолжил папа. – И мы отправили в школу, расположенную в конце улицы, твои документы. Они знают, что ты обучалась на дому, поэтому хотят, чтобы ты сдала пару-тройку тестов, подтверждающих твой уровень. Но не волнуйся, ты справишься. Рядом находится хорошая клиника, и врач уже заверила нас, что немного стабильности – и твоя мама быстро придёт в норму. А пока ей нужно как можно меньше волноваться, поэтому какое-то время никаких переездов.

Слова папы оглушили Маррилл.

– Дом? Школа? Но…

Они никогда раньше нигде не обустраивались.