Его мощный силуэт с широченными плечами и знакомой черной шляпой заполнил проем двери. Яркие солнечные лучи ворвались вслед за ним и ослепили Миранду, так что она не могла увидеть выражения его лица.

На миг она решила, что он ее не заметил. А потом неожиданно громко зашелестели бумажные пакеты с продуктами, и их хруст словно бы накалил атмосферу. Он ее увидел.

С комком в горле и широко открытыми от изумления глазами она лихорадочно думала, что же сказать ему после такой долгой разлуки. Но в голове не было ни одной мысли, а в затуманенном от шока взоре смутно маячила фигура Броди. Что ж, выходит, первое слово за ним.

Рэнди. Броди почувствовал, как шевельнулись его губы, ощутил знакомую дрожь во всем теле от любимого прозвища — и все же наверняка знал, что не произнес ни слова. Не мог произнести. Так он и стоял в проходе, под лучами техасского солнца, согревающими ему спину, и мучительно долго впитывал образ стоящей перед ним жены. Несмотря на жару, он с трудом удерживался от дрожи, как будто промерз до мозга костей.

Миранда вернулась домой. К нему? Может ли он надеяться на подобное чудо? Неужели время сумело залечить раны, нанесенные им любимой женщине — той, чью любовь он умудрился искалечить до такой степени, что она предпочла сбежать, вместо того чтобы довериться ему?

Если бы Броди хоть на мгновение поверил, что Миранда действительно вернулась к нему, он бы не стал колебаться. Он упал бы на колени и умолял ее о прощении. А потом, возблагодарив Всевышнего, всех ангелов и святых, а заодно и то средство передвижения, что вернуло ему Миранду, он бы поднялся, схватил ее в охапку — и унес в ближайшую спальню. И там они любили бы друг друга до тех пор, пока не рухнули бы, задыхаясь, от усталости, пока не стерли бы любовью саму память о пустых холодных ночах прошедшего года, пока оба не поняли бы, что больше никогда не смогут спать в одиночестве.

Если бы она вернулась к нему… Но одного взгляда на нее оказалось достаточно, чтобы понять: она надеялась увидеть в этом доме родителей, а не мужа. После целого года разлуки она хотела встретиться с родными ей людьми, а он больше не входил в их число.

От этой мысли так долго сдерживаемые боль, разочарование, гнев и одиночество вдруг вырвались на свободу, заполнили грудь, почти лишив Броди дыхания. Он вдохнул аромат духов Миранды, витающий в воздухе, а вместе с ним — и воспоминание о ее предательстве, что кромсало ему душу зазубренным осколком.

Возможно ли это — испытывать к одному и тому же человеку столь разные чувства? Он любил ее так, что ее бегство едва его не убило, а теперь, когда она вернулась, ему хотелось пройти мимо нее, давая понять всем своим видом, что она больше для него не существует. Его рука инстинктивно поднялась, прикоснулась к полям шляпы — нет, не в знак приветствия, а для того, чтобы не дать Миранде увидеть мучительное смешение любви и страданий на его лице.

Если она и увидела эту боль, то никак не отреагировала. Она молча стояла на лестнице, едва дыша, вся в напряженной готовности, будто в любой момент могла сорваться с места.

Прищурившись, он несколько секунд в упор разглядывал ее. Прошел только год с тех пор, как он видел ее в последний раз, но перемены в ней бросились в глаза Броди, хотя он и не определил бы точно, в чем именно выражались эти перемены. Кажется, она стала как-то мягче, женственней — и в то же время уверенней, опытней, что ли, словно ее опалил огонь жизни.

Адский огонь, тут же подумал Броди. Сам он, во всяком случае, именно так и провел весь прошедший год — в аду. Этот огонь и его изменил. Но даст ли ему Миранда хотя бы шанс это доказать? Поверит ли она? А какого черта ему беспокоиться, поверит она ему или нет, после всех страданий, через которые он из-за нее прошел… через которые прошли они оба!

Год назад он буквально подтолкнул ее к бегству заявлением, что не сумеет полюбить чужих детей.