Не отпрыск она королевы Альванди, коя бесплодна, яко скала харгайнская, но приблуда земная, у работорговцев добытая и выданная за дочь королевскую, кою с малых лет обучили выдавать себя за уроженку нашей планеты. Не один лишь закон квирибский в ежегодном убиенье консортов повинен. Дело тут больше в самой королеве, что уж пять лет правленья своего яйцо животворное снести не в силах.
Поведала мне принцесса, что вызнала натуру сего псевдо-Сньола еще во время побега их совместного, и сочла, что и он суть ее вызнал. И посему более всего уязвлена она непоследовательностью чувств, кои он ей выказывает…»
Синдик поднял взгляд от письма.
— Полагаю, что известно вам, о чем тут речь, зер? Далее: «Раз уж землянин он, с наибольшей вероятностью направит он стопы свои в Новуресифи, поближе к сотоварищам своим. А посему заклинаем мы вас со всем пылом, на который способны, не пропустить появленья его. А паче чаянья проскользнет в Новуресифи он помимо вниманья вашего, попытайтесь весточку подать ему прямиком в крепость землянскую. Ибо так спасти вы можете не одну лишь жизнь мою ничтожную, но и счастье принцессы моей властительной.
Должен прибавить я, что королеве Альванди тоже известна Сньола сущность истинная, а посему еще пуще возжелала она заполучить его консортом для дочери своей, ибо скорей допустит она правленье чужеземное в Квирибе, нежели принципы свои матриархальные под угрозу поставит. Не сумевши удержать его, сочла она меня следующим по выгоде — выбор, что счел бы я наичестнейшим, если б зрелище топора взметнувшегося не занимало все помыслы мои. А поелику Зея — к коей питаю я лишь привязанность братскую — никак таким, как я, оплодотворена быть не может, полагаю я, что задумала Альванди еще одним младенцем бесхозным разжиться, чтоб династию свою дутую не прервать».
— Вот и все, — объявил синдик. — Как вы теперь поступите — самим вам решать. Заклинаю лишь об одном: коли задумаете повернуться к миру сему спиною, никому означенных тайн не раскрывайте, ибо гибельными последствиями сие чревато!
— Мыслится мне, что знаю я теперь, кто Зея на самом деле, — задумчиво проговорил Горбоваст.
— Кто? — резко повернулся к нему Барнвельт.
— Слыхали ль вы про миссионера земного, что веру исповедует весьма невнятную, Мирзу Фатаха? Супругу коего погубили, а дочку с собой утащили разбойники в год Биштара?
Синдик согласно закивал головой:
— Зея и возрастом подходит, и породою, хоть, по сведеньям моим, продали ребенка в Дюре, где и помер он вскорости. А где сейчас Мирза Фатах?
— Не так давно был в Мише, — откликнулся Горбоваст. — Так дело складывается, генерал Сньол, что способны учинить вы весьма волнительное семьи воссоединенье!
— Посмотрим, — уклончиво ответил Барнвельт, хотя мозг его уже гудел, как перегруженный трансформатор. — Лично я сторонник того, чтоб родители поменьше маячили у молодых на горизонте.
— Если хочешь проверить, — вмешался Тангалоа, — скажи Зее: «Шума фарси, фарх мизанад?»
— А что это такое?
— Это «Говорите ли вы по-персидски?», на фарси. Я ведь жил в Иране. Но вряд ли тебе представится такая возможность, поскольку я просто не могу себе вообразить, как ты увидишься с шейлой до отлета.
Барнвельт все еще тренировался в произношении этой фразы, когда появился Сишен. Осирианин, похожий на двуногого динозавра ростом с человека, едва бросив взгляд на Барнвельта, сразу скакнул к нему тем же манером, как в свое время на Тангалоа в номере джазмурианской гостиницы.
— Эй! — вякнул Барнвельт, тщетно пытаясь вырваться из объятий рептилии.
— О дражайший спаситель мой! — умильно шипел осирианин. |