– Ох же, боже мой, – тяжко завздыхала женщина. – Понимаю.

– Так, – переключилась Ася на деловой тон. – Несите-ка бумагу и ручку, напишу вам, что ему собрать с собой в больницу, и составлю отчет для медиков о проделанных нами мероприятиях и о препаратах, которые кололи и давали. Вы ампулы не выбросили?

– Нет, нет, вы же предупредили, Ася.

С того момента, как проснулась, – нет, не так – с того момента, когда мужчина открыл глаза и посмотрел на нее, Ася находилась в душевном смятении, встревоженно прислушиваясь к себе и недоумевая, что с ней происходит.

За кого он ее принял, вынырнув ненадолго из сумеречного, бредового, лихорадочного сна? За какую родную девушку, которую потерял и которая нашлась для него в том болезненном бреду?

С Асей случилась странная штука: где бы она ни находилась и чем бы ни занималась, она безошибочно знала, ощущала каким-то особым сознанием, каким-то иным, неизвестным ей доселе наитием, чувствованием, что происходит с Василием, почему-то переставшим быть для нее Степановичем.

Она занималась какими-то насущными делами, помогала в хлопотах, разговаривала с Верой Павловной, и все это время в ней неким странным рефреном, базовым ощущением каким-то жило чувствование и знание того состояния, в котором в данный момент находился больной.

И сквозь все заботы и хлопоты этого дня все преследовал ее пронзительный взгляд этих темно-синих глаз.

Эта странность пугала, и, опасаясь этой самой странности, Ася избегала заходить к нему в спальню, перепоручив заботу о больном другим, ограничившись одними распоряжениями.

И все же настал момент, когда она решилась проверить его сама, словно что-то неодолимо тянуло ее посмотреть на мужчину еще раз.

На стуле у кровати больного подремывал Миша, уронив голову на грудь и тихо посапывая. Ася подошла к постели, наклонилась и внимательно всмотрелась в лицо Василия, спавшего все тем же беспокойным, трудным сном во власти горячечного жара. Мимика его постоянно менялась: то нахмурятся брови, то дернется немного голова, губы то сожмутся, а то вдруг расслабятся.

Он боролся, и это было видно. Хрипел, сипел и боролся.

Ася наклонилась, придвинулась к его лицу и зашептала в ухо, чуть прижавшись к нему губами:

– Ты держись, Василий Степанович, пожалуйста, держись. Не сдавайся.

Отодвинулась и с удивлением заметила, как на мгновение, всего на какое-то мгновение, расслабились черты его лица, словно снизошло на него спокойствие.

– Все будет хорошо, – снова наклонившись и приложив губы к его горячему уху, прошептала Ася.

Он не проснулся, но почему-то она была уверена, чувствовала тем самым странным чувствованием, обострившимся в ней, что он ее услышал. Она отошла от кровати, набрала в шприц лекарство, разбудила Мишу, который повернул спящего пациента на бок, сделала укол в ягодицу и, поблагодарив Мишу за помощь и повторив нехитрые инструкции по наблюдению за больным, вышла из комнаты.

Видимо, в Снегирях этих и на самом деле жили в основном люди достаточно состоятельные и со связями, поскольку уже где-то через час послышался шум снегоуборочной техники, работающей на улицах поселка, а еще через час Вере Павловне позвонили из диспетчерской и сообщили, что машина «Скорой помощи» выехала к ним по вызову.

И с этого момента все как-то стремительно закрутилось и понеслось вскачь, а события завертелись с увеличенной скоростью.

Почти сразу после звонка из «Скорой» мама Василия Степановича позвонила на сотовый Веры Павловны, перепуганная тем, что со вчерашнего дня никак не может дозвониться сыну.