— Вы общались с ним с тех пор?

— Говорил по телефону в пятницу утром.

— Вы можете сказать — о чем?

Он заколебался:

— Нет, не могу. Вас это не касается.

— Ну ладно, мистер Чейм. Вы просили, чтобы я бросил все дела и приехал к вам. Я приехал, повидал вас, а теперь прощайте…

— Э-э… минутку, — произнес он. — Есть еще одна проблема.

Я сделал безразличное лицо:

— Да?

Чейм снова заколебался, но потом, видно решившись, сказал:

— Я крайне заинтересован в благополучии мистера Джелликоу. Проблема, о которой я говорю, не такая серьезная, но для меня очень важная. Два последних года я писал историю своей жизни. Свою автобиографию, которую назвал «Я». Думаю, вы согласитесь, что история жизни Гидеона Чейма представляет собой документ большой ценности.

Он взглянул на меня, ожидая моей реакции. Но я промолчал.

Он был прав. Чейм был частью истории киноиндустрии. Более того, он, конечно, немало знал о звездах и суперзвездах Голливуда, об истинных талантах и о тех, кто имел дутую славу, даже о мошенничествах и скандалах, о которых знали очень немногие. Ведь в течение трех десятилетий он обладал реальной властью в этом мире. Его автобиография, вне всякого сомнения, будет важным историческим документом, а возможно, даже и занятным чтением. И уж, конечно, она автоматически станет бестселлером.

— Когда я ложился в клинику, — продолжал Чейм, не дождавшись моего ответа, — я осознавал, что предстоящая операция может оказаться для меня роковой. Поэтому я отдал законченную рукопись мистеру Джелликоу, поручив ему в случае моей смерти передать ее издателю, с которым у меня уже была договоренность об издании книги после моей смерти. — Чейм приложил руку к сердцу. — По крайней мере, книга станет моим посмертным памятником.

Он снова выжидательно умолк. И снова, надо полагать, разочаровался во мне.

Убрав руку с груди, он продолжал:

— В том случае, если я переживу операцию, мистер Джелликоу должен был вернуть мне рукопись. На четвертый день после операции я уже достаточно оправился и мог поговорить с ним по телефону. Я попросил принести рукопись на следующий день.

— Это тот самый звонок в пятницу утром, о котором вы говорили? Вы сказали также, что с двадцать седьмого числа вы Джелликоу не видели. Значит, ваш верный друг и компаньон на следующий день, то есть позавчера, в субботу, не пришел.

— Нет, не пришел. Рукопись существует только в одном экземпляре. Мистер Джелликоу понимает ее ценность, и, я уверен, он бы непременно возвратил ее, будь у него возможность. Поэтому я очень беспокоюсь. И о нем, и о рукописи.

— Вы несколько раз упоминали о ценности рукописи. Вы не допускаете мысли, что Джелликоу понял, какой ценный документ попал ему в руки, и решил его не возвращать?

Однако мое предположение нисколько не взволновало Чейма. Он даже слегка улыбнулся, как мог бы улыбнуться голодный волк перед тем, как вцепиться в добычу.

— Нет, мистер Скотт. Вы не знаете Джелликоу, а я знаю. Он не способен на такой поступок. Он бы умер со страху. Дело в том, как ни жестоко это может показаться, но он прекрасно знает, что его ждет, если он вызовет мое недовольство. Он… Я дал ему понять, что обладаю достаточной властью и не остановлюсь ни перед чем, чтобы наказать того, кто посмеет причинить мне вред.

— Хорошо, — сказал я. — Допустим, вы человек суровый, и Джелликоу это знает. Допустим также, что не только вы, а чуть ли не весь город понимал, что вы вполне могли отдать концы здесь, в клинике, и едва не отдали. И если бы вы умерли, Джелликоу нечего было бы бояться наказания.