|
- Последний долг? - выдохнул он мне в ухо с оттенком неприятной фамильярности. Затем еще раз осмотрел меня, осторожнее. Я ответил ему твердым, недоброжелательным взглядом, под которым он сразу вытянулся. - Вы направлены? - спросил он со смирением. Я промолчал. - Сейчас будет месса, - поспешно заговорил он. - Панихида, а потом месса. Если вы хотите... - Это не имеет значения. - Конечно. Становилось все холоднее. Ледяной ветер гулял между свечей, покачивая язычки их пламени. Сбоку прямо мне в глаза отблескнуло отражение. Там, поодаль от гроба, громоздился тяжелый предмет - большой холодильник, через никелированную решетку которого струились потоки морозного воздуха. - Неплохо у вас тут все устроено, - равнодушно пробормотал я. Монах-офицер покосился в сторону и белой, мягкой, словно из теста вылепленной рукой коснулся моего рукава. - Осмелюсь доложить, не все, - зашептал он. - Много несуразностей... Халатность при исполнении обязанностей... Офицер приор не справляется... Он нашептывал эти слова, следя при этом за моим лицом, готовый в любую минуту ретироваться, но я молчал, вглядываясь в размытое тенями лицо умершего, не делая ни одного движения. Это его явно ободрило. - Это, конечно, не мое дело... Я едва ли смею... - Он дышал мне в висок. - Но все же, если бы мне было дозволено спрашивать, в надежде, что я смогу принести какую-нибудь пользу в служебном порядке, вы... по высочайшему направлению? - Да, - ответил я. Губы его в восхищении приоткрылись, во рту стали видны большие лошадиные зубы. С вымученной улыбкой на лице он застыл, словно упиваясь моим ответом, как изваяние. - Позвольте мне уж тогда сказать... Я вам не мешаю? - Нет. - Спасибо. Все больше становится недочетов в службе. - Божьей? - проявил я догадливость. Его улыбка стала вдохновенной. - Бог-то не забывает о нас никогда... Я имею в виду дела нашего Отдела. - Вашего?.. - Так точно. Теологического. Отец Амниен из Секции Конфиденциальности последнее время замечен в злоупотреблениях... Он продолжал говорить, но я вдруг перестал его слышать, поскольку непослушно торчавший мизинец лежавшего в гробу старичка внезапно пошевелился. Застыв от ужаса, я ловил каждое его движение, ощущая отвратительно теплое дыхание монаха-офицера на своем затылке. Все остальные полусогнутые пальцы плотно прилегали друг к другу и казались отлитой из воска половиной ракушки. Только этот мизинец, казавшийся более пухлым, более розовым по сравнению с другими пальцами, слегка шевелился, и тут мне показалось, что даже в этой невозможной выходке, в игривом шевелении мизинца, я улавливаю искусно воплощенную натуру старичка. Вместе с тем было в этих движениях нечто призрачное, бесплотное, что заставляло оставить мысль о воскрешении и направляло мышление к тем особым мельчайшим и неуловимым движениям насекомых, проявлением которых была, например, едва заметная расплывчатость брюшка непосредственно перед полетом. Расширенными глазами следил я за этими шевелениями, все более явными покачиваниями пальца. |
