Здесь, на конспиративной даче в Подмосковье, Ларин чувствовал себя в полнейшей безопасности. Добрался он сюда без каких-либо приключений: как и планировал, удачно выпрыгнул из вагона на повороте, связался по резервному каналу с Дугиным и, получив соответствующие инструкции, несколько часов прятался в лесополосе неподалеку от железной дороги, дожидаясь высланную машину…

— Вот, сок отдельно, водка отдельно, все как ты любишь, — Павел Игнатьевич поставил на стол рюмку, бутылку и пакет сока в цветной упаковке.

— Спасибо… Да, извините, я так и не понял: кому именно не повезло? — Андрей принялся разводить водку ярко-оранжевым напитком.

— Людям, которые нам помогли, даже не подозревая, кто мы такие и чем занимаемся. Я о той медсестре, Лидии Федоровне Погореловой. И о пареньке со станции техобслуживания. Последнему повезло меньше всех: прямо с дачи его отвезли на «спец» в «Матросскую Тишину», где принялись допрашивать по жесткому сценарию. А у того ишемическая болезнь сердца, вот и не выдержало… Инсульт, кома, через сутки он умер. Оформили как обычно: острая сердечная недостаточность, никто не виноват.

— А медсестра? — прищурился Ларин, тщательно смешивая морковный сок с водкой.

— Сейчас в СИЗО «Текстильщики». Что с ней и как — пока неизвестно. Хотели аккуратно организовать ей нашего адвоката — пока не получается.

— Жаль того слесаря… — вздохнул Ларин.

Павел Игнатьевич налил себе сухого вина и выразительно взглянул на собеседника:

— За светлую память Васи Горского…

— Земля ему пухом, — Андрей выпил залпом.

— Его уже все равно не вернуть. Надо сражаться за медсестру.

— Что ей инкриминируют? — поинтересовался Ларин.

— Пока неясно, — Павел Игнатьевич взглянул в окно, за которым по-прежнему хлестал дождь. — Официальное обвинение — «недонесение». Ну, помнишь, она тебе когда-то перевязку делала, вот и должна была сигнализировать об огнестрельном ранении. Не донесла, за что ей отдельное спасибо. Доказательная база на нее куцая. Свидетелей никаких, документов никаких, и вообще на нее ничего нету. Но повесить на нее могут все, что угодно: от людоедства до шпионажа в пользу Гондураса.

— Кто же занимается этими арестами?

— Отдел по борьбе с экстремизмом Минюста.

— Так ведь такой и в Следственном комитете есть, и в ФСБ, кажется…

— И в Минюсте тоже. Они там на экстремизме буквально все помешались, — Павел Игнатьевич отставил пустой бокал. — А если экстремизм в моде у Следственного комитета и на Лубянке, то соответствующие отделы по борьбе с ним должны быть везде, даже, наверное, в МЧС и в Министерстве культуры.

— Какой же экстремист из скромной медсестры? — хмыкнул Андрей. — И вообще — у нее маленький ребенок, насколько я помню. Могли бы и пожалеть. А в экстремисты назначить кого-нибудь другого. Что — мало кандидатур?

— Смысл существования всех этих МВД, ФСБ, Минюстов и прочих — сохранение стабильности существующего режима, всех этих властных кланов. То есть возможности стабильно грабить, насиловать и обманывать людей, — Павел Игнатьевич недобро хмыкнул. — Людей, конечно, им тоже жалко. Как жаль каких-нибудь голодающих Экваториальной Гвинеи. То есть абстрактно. А те, кого они ежедневно видят из окон своих лимузинов, для них всего лишь биомасса, сброд. Быдло, считающее рваные рубли на дешевую водку… И вспоминают о нем лишь за несколько месяцев до выборов, когда этих людей неожиданно начинают называют «дорогими россиянами», внушая им мысль о собственной значимости.