— Ты уверена, что хочешь этого? — спросил Локи у Мэдди, которая тащилась впереди. — В смысле, что ты, собственно, пытаешься доказать? И кому?

Мэдди с удивлением посмотрела на него. Прошло так много времени с тех пор, как она в последний раз задавалась вопросом «Зачем?», и мысль о том, что даже сейчас у нее может быть выбор…

«Для кого я это делаю? — подумала она. — Для богов? Для миров? Для отца?»

Мэдди попыталась представить лицо отца — рыжебородого, добродушного тугодума Тора, известного ей из стольких сказок, что она не сомневалась, что узнает его везде. Но когда Мэдди думала «мой отец», перед ее мысленным взором представал не Громовержец и даже не Джед Смит, а Одноглазый, умный, саркастичный бродяга Одноглазый, который лгал ей, если не хуже…

И все же, несмотря на это, она ужасно скучала по нему, и если бы не была так уверена, что втянуть его в войну означает подвергнуть самой страшной опасности…

«Ищет ли он меня? Скучает ли по мне? А если узнает обо всем, будет ли мной гордиться?»

— Есть только один способ выяснить, — сказала она.

И упрямо пошла вперед.

Далеко ли еще? Узнать невозможно. Так близко к краю Хаоса Законы, связующие миры, искажены до неузнаваемости. Логика говорит, что подобное путешествие в подобное место невероятно. Но Мэдди и Локи шли между вероятностями, туда, куда логика, первейшая слуга Порядка, не может проникнуть.

Фокус, как и в случае с волшебством, состоял в том, чтобы не думать слишком старательно, что делаешь, проходить сквозь мир, словно во сне, не сдерживать себя идеями о том, что возможно, а что нет. Поэтому они бросили Наудр, чтобы открыть путь, и спустились невероятно глубоко в Мир мертвых. Когда настало утро (не то чтобы они знали, что это было утро), они обнаружили себя на скалистом утесе, под которым простирался подземный пейзаж со стоячими туманами и ленивыми темными реками, бескрайняя равнина, на которую со всех сторон струился тусклый фиолетовый свет. Они поняли, что смотрят на царство Хель.

В Хель холодно, но не слишком. Холод — своего рода действие, а Хель — место бездействия, и в нем зябко, как в остывшем очаге, как в безмолвной земле, как в могиле. Поэтому Локи и Мэдди мерзли, но не невыносимо, и устали, но спать отказывались. Но больше всего они страдали от голода и жажды, потому что их скромные запасы почти все вышли, а пить порченую воду Хель они не осмелились. Они по очереди несли Шепчущего (на чем настоял Локи, к удивлению Мэдди), но все равно продвигались медленно, и, сколько бы ни брели к унылому горизонту, тот ничуть не становился ближе.

— Оно что, бесконечное? — спросила Мэдди, когда они снова остановились передохнуть.

Локи глянул на нее и пожал плечами.

— Для одних — бесконечное. Для других… ну, чтобы пересечь его, нужно столько времени, сколько нужно.

— Что за нелепица, — сказала Мэдди. — Расстояния не меняются в зависимости от того, кто ты.

— Здесь меняются, — возразил Локи.

Усталые, они побрели дальше.

В Мире мертвых немного правил, но те, что есть, редко нарушаются. Смерть — место постоянного равновесия, отсутствие движения, развития, изменений. Конечно, никогда не предполагалось, что живые, движущиеся, меняющиеся люди посетят Хель. Немногие пытались (что неизбежно), но ничего хорошего у них не выходило, и большинство возвращались, если вообще возвращались, безумными или сломленными.

Даже боги старались обходить Мир мертвых стороной. Это мрачное место, и, хотя многие пытались торговаться с его Хранительницей: просить о помощи, молить отпустить одну, отдельную, совершенно особенную душу, — подобный договор всегда кончался слезами, провалом, медленной смертью или всем понемногу.