«Много воды в Итиле, целое море поит эта река, - думает хан. - И бежит она из Русской земли. Говорят, если плыть на ладье по Итилю, увидишь много русских городов. Но для чего внукам Чингиса и Батыя ладьи, когда у них быстрые кони? Пусть торгуют урусы и купцы с востока. Орде же хватит и выхода, что платят ей покорённые…

А ныне совсем хорошо на Руси стало, не нужно баскаков. Умно придумал великий князь Иван, сам с урусских князей выход собирает, сам нам привозит…

Правда, кое-кто из воинов говорит, что Иван хитрый и выход собирает не без пользы для себя, что крепнет Москва, да то не страшно. Разве может Москва стать против Орды? Нету у неё для того силы! А что московский князь других урусских князей под себя берет, то не страшно. Лишь бы московский князь из повиновения не выходил. А Иван не выходит, Иван верный человек. О том и Кутлуг-Темир говорит, и Туралык…»

На той стороне Итиля виднелся прихваченный первыми морозами лес. Прищурив и без того узкие глаза, Узбек разглядывает противоположный берег. Позади хана в безмолвном молчании застыли нукеры. Никто не может нарушить мысль великого хана, так повелось со времён покорителя вселенной, и воины замерли, они не нарушат этого закона, хотя бы пришлось простоять и день, и два, и месяц.

Нукерам видна только спина хана, мясистая шейная складка, вылезшая из воротника зелёной мухояровой шубы, отделанной куницами, и глубоко нахлобученный простой войлочный малахай.

О чём он столько времени думает?

В голове Узбека вертелось:

«На Руси много лесов. Даже эта большая река и та, говорят, начинается в лесах… Урусы любят лес, а кочевнику лучше степь». Он усмехнулся, вспомнив подслушанный однажды разговор. Один воин, вернувшись с Руси, рассказывал другому, что в лесу на них напали урусы и будто выходили они изнутри деревьев, убивали воинов из их отряда и тут же прятались, откуда появлялись. И называют этих людей лесовиками.

Тому воину он, Узбек, велел нашить войлок на спину и послал к женщинам собирать помет. Человек, набравшийся страха, недостоин быть воином…

«Урусы действительно храбрые воины, но их князья грызутся, как собаки, поедающие падаль. Вот и своего великого князя Ивана они готовы съесть, да зубы у них мелкие. Рычат только, а боятся московского князя. Недовольны, что он один выход собирает, один и Орду знает…»

- Ахмыл!

Сотник скатился с коня, распростёрся ниц перед ханом.

- Слушаю тебя, ослепительный!

- Повороти своего коня к урусским князьям. Пусть твой язык передаст им моё решение… Князя Ивана отпускаю. Быть ему, как прежде, великим князем над всеми урусскими князьями, и ему собирать выход со всей урусской земли, как и собирал. А ослушника, князя Александра, не отпускаю, пусть к смерти готовится.

* * *

В Сарай пришла зима. Холодный ветер ворошит осыпавшейся листвой, гоняет её вдоль глинобитного забора. В воздухе висит едкий запах горелого кизяка.

Уронив голову на грудь, Александр медленно едет узкой улицей. Голубой плащ сполз с одного плеча, ворот рубахи распахнут. Князь не замечает холода.

Его щеки ввалились, лицо избороздили морщины, а глубоко сидящие глаза устало полуприкрыли веки.

Вчера поздно вечером прискакал ханский сотник Ахмыл, передал Александру волю Узбека. А сегодня с утра ездил он, Александр, и к Кутлуг-Темиру, и к любимой ханской жене, но везде слышал одно и то же: «Как великий хан решил, так тому и быть».

«Вот и прошла жизнь… - не покидала Александра горькая мысль. - Где правдой жил и где оступался - поди теперь разберись? И умру на чужбине… А Калита снова извернулся, к отъезду готовится… Рад будет моей смерти. Да и как не радоваться, коли ныне Москва прочно над Тверью стала… Семье моей придётся псковичам челом бить, приюта искать… Выпустит ли хан Фёдора? - Мысль о том, что и сына может постигнуть его участь, обожгла Александра, - Эх, Фёдор, Фёдор, и зачем я взял тебя с собой?»

Встречные уступали князю дорогу.