Вера была дома. Зато не было зловредного Макарыча, мужа тетки. Полина (вот женщина!) подбежала к отцу со словами:

– Ну что, что ты мне принес?

Чернов опешил.

– Как? Ты же сама просила...

– Что я просила? – довольно искренне удивилась дочь.

– Вот это... – растерянно проговорил он, вынимая из коробки брыкавшегося Руслика-Суслика.

Полина завизжала от восторга, кинулась к свинке. Вера, став выше, застыла. Тетка посерела лицом, заклокотала:

– Вот сволочь! Посмотри, что он принес! Да он издевается над нами!

– Да, ты издеваешься над нами! – согласилась Вера.

Она всегда соглашалась с теткой.

– Мамочка, мамочка, смотри, какой он красивый! – пытаясь разрядить ситуацию, приблизилась к матери Полина. – Возьми его, возьми, он тебе понравиться!

Вера отдернула руку, потянувшуюся к свинке.

– Я унесу его через неделю, – пережив "сволочь", сказал Чернов заранее приготовленную фразу.

Женщина, с которой он бок об бок прожил шесть лет, казалась ему механической.

– Унесешь! – подбоченилась тетка. – Да он за неделю Суську трижды обрюхатит!

Глаза ее озабоченно бегали от глаз Чернова к глазам племянницы. "Есть еще что-то между ними, есть! Не дай бог, помирятся!"

– Принес подарок за сто рублей... – почувствовав беспокойство тетки, выдала Вера.

– Да он нищий! – довольно осклабилась Лиза. – Посмотри, на нем все тобою куплено!

Тетка была права. В бытность супругом Веры зарплаты старшего научного сотрудника хватало Чернову лишь на проездные билеты и покупку основных продуктов питания. Все остальное по своему разумению покупала жена, зарабатывавшая во много раз больше.

– Даже носки и те твои! Два года прошло, а твои! – мстительно блеснули глаза тетки.

Несколько лет она терпела этого своевольного человека в доме, несколько лет она была вынуждена молчать, но вот его разверстые раны в ее распоряжении!

Оскорбленный Чернов принялся делать дыхательные упражнения, но йоговские штучки не помогли, и он вышел из себя. И в относительно приличных выражениях сообщил Лизе нечто такое, что та, несколько секунд похватав ртом воздух, ретировалась к себе.

Следом побежала Вера. Успокаивать – тетка могла отказаться сидеть с Полиной вечерами.

Чернов подошел к дочери.

– Дай хоть поцелую тебя на прощанье.

Полина, выронив Руслика-Суслика, отшатнулась, споткнулась об самокат, подаренный матерью, и упала под стол.

– Ты что!? – вскричал Чернов, пытаясь поднять дочь на ноги.

– Не целуй меня, не целуй! Бабушка вчера сказала, что холостые мужчины все болеют от нехороших женщин. Забирай свою свинку и уходи!

* * *

На станции Чернов зашел в бар и выпил стакан вина. Руслику-Суслику, скребшемуся в коробке, он купил картофельных чипсов.

Макарыч, крепкий и высокий шестидесятилетний мужчина, нашел их на платформе, в двух шагах от милицейского пункта.

– Ты что, подлец, моей жене сказал? – схватив за грудки бывшего свояка, закричал он на весь перрон.

Чернов втянул в себя воздух и понял, что влип: Макарыч, в отличие от него, был безнадежно трезв. Будь он выпившим (как обычно под вечер), Чернов, конечно, немедленно бы освободился от захвата. А в существующем контексте, понял он, стоит хоть легонько оттолкнуть правозащитника, как тот мешком упадет на асфальт, закричит благим матом, и ему, Чернову, ночь, а, может быть, и не только ночь, придется провести в милицейской клетке.