Для работы над памятником была сооружена специальная мастерская-павильон из стекла и железа на Старо-Невском проспекте, неподалеку от Александро-Невской лавры. В подготовительной стадии Трубецким были созданы восемь небольших по размеру моделей, четыре в натуральную величину и две в масштабе самого памятника.

Скульптор отнесся к созданию памятника, как к исторической миссии, выпавшей на его долю. «Как бы мог я осмелиться, — говорил он, — взяться за такой памятник, если бы не был уверен, что сделаю шедевр. Не сомневайтесь, это будет прекраснейшая статуя в мире».

Работая над памятником Александру III, Паоло Трубецкой совсем не обращал внимания на замечания членов комиссии. Тогдашний председатель Комитета министров С. Ю. Витте в своих «Воспоминаниях» сетует на «неуживчивый характер» скульптора. Трубецкой не учитывал и мнение Великого князя Владимира Александровича, усмотревшего в «модели Трубецкого карикатуру на его брата». Однако вдовствующая императрица, удовлетворенная явно выраженным портретным сходством, способствовала завершению работ над монументом.

В итоге памятник Александру III существенно отличается от многих других официальных царских монументов; скульптор был далек от идеализации, от стремления к парадности.

Поэт В. Я. Брюсов в стихотворении «Три кумира» так выразил свои впечатления от образа «стынущего над толпой» самодержца:

Удивительно точно определил идею этого памятника художник И. Е. Репин:

«Россия, придавленная тяжестью одного из реакционнейших царей, пятится назад».

Как и во многих других произведениях, в памятнике императору ярко воплотилось творческое кредо Паоло Трубецкого, который говорил:

«Портрет не должен быть копией. В глине или на полотне я передаю идею данного человека, то общее, характерное, что вижу в нем».

Независимо от степени достоверности слов, приписываемых Паоло Трубецкому («Я не занимаюсь политикой. Я изобразил одно животное на другом»), монумент вызывает ощущение какой-то давящей силы. Художник и историк искусства Александр Бенуа отмечал, что эта особенность памятника «обусловлена не просто удачей мастера, но глубоким проникновением художника в задачу».

Паоло Трубецкой возмущался:

«Меня упрекают, что я как будто не окончил моего труда, что в нем много недоделанного. Мне думается, что это упрек не основателен. Всякий по-своему понимает законченность данного произведения. В памятнике нет ничего классического — это совершенно идейный памятник. Отрицательное отношение ко мне со стороны публики я склонен объяснить в значительной степени известной оригинальностью, новизной… Оно тем более понятно, что петербуржцы вообще не привыкли к новому слову в этой области искусства».

А еще он жаловался брату:

«Ставят мне в упрек толстую лошадь. Но я должен был выбрать для памятника тяжелую лошадь, считаясь с богатырской фигурой царя. Что касается вопроса, к чему стремился — к портретности или выражению известной идеи, — то в данном случае я, конечно, преследовал обе цели, ибо без портретности не может быть памятника, а без символа — произведения искусства. Я хотел в образе Александра III представить великую русскую мощь, и мне кажется, что вся фигура императора на моем памятнике воплощает мою основную мысль».

Еще до открытия монумента скульптор почувствовал недоброжелательное отношение к его работе со стороны многих членов царской фамилии и высших чиновников. Николай II хотел переместить памятник в Иркутск, «отправить его в ссылку в Сибирь, подальше от своих оскорбленных сыновьих глаз», а в столице воздвигнуть другой монумент. С. Ю. Витте вспоминает, что скульптор даже не получил своевременно приглашения на торжественное открытие памятника и приехал в Петербург позднее.