– Пожалуйте вперед, барышня, – шмыгнув носом, сказал бородатый конвоир и повел стволом ружья, указывая направление.

– Голубчик, – сказала ему Мария Андреевна, – а может быть, вы меня отпустите? Вы же видите, я безоружна и тоже пострадала от французов.

– Пожалуйте вперед, – с недоброй усмешкой повторил мужик. – От француза оне пострадали, – передразнил он, – экая беда приключилась! А я, может, от вашего барского рода всю свою жизнь страдаю, так как мне-то быть прикажете? Ишь, чего удумали – отпустить!

– Послушайте, голубчик, ну что вы такое говорите? Как я могла вас обидеть, если я вас даже не знаю?

– А тебе, барышня, знать меня вовсе и не обязательно, – проворчал непреклонный конвоир. – Твое дело вперед меня иттить. А ежели шалить вздумаешь, не обессудь. Я, барышня, белке в глаз с двадцати шагов попадаю, и жалеть тебя я не стану. Понятно ли?

– Да уж куда понятнее, – сказала Мария Андреевна и, не тратя более слов, двинулась в указанном конвоиром направлении.

Было совершенно очевидно, что ничего хорошего ее не ожидает. Нужно было бежать, но, судя по жесткому, равнодушному взгляду мужика, тот не шутил, когда предупреждал о своем умении стрелять и готовности применить оружие в случае побега пленницы. Церемониться он явно не собирался, и княжна невольно припомнила смутные слухи, от которых ее очень тщательно, но не всегда успешно оберегал дед. Это были слухи о сожженных дворянских усадьбах и заколотых вилами помещиках, о запоротых насмерть кнутами крестьянах и воинских командах, которые приходилось вызывать для усмирения кровавых бунтов. Она всю жизнь считала эти рассказы едва ли не выдуманными из головы для красного словца; ей никогда даже в голову не приходило, что однажды она может сделаться героиней одного из подобных рассказов. Теперь, однако же, происходило именно это, и княжна со всей очевидностью поняла, что жизнь ее буквально висит на волоске. В эту минуту она подвергалась опасности гораздо более грозной, чем во время своего французского “плена” или даже побега. Ее вели на смерть, в этом можно было не сомневаться.

– Послушай, любезный, – останавливаясь, сказала она, – я внучка князя Вязмитинова, княжна Мария Андреевна, и если с моей головы упадет хотя бы один волос, тебе придется за это отвечать.

Вместо ответа в спину ей уперлось твердое дуло ружья, принуждая ее возобновить движение.

– Ишь ты, – проворчал конвоир, – княжна… Отвечать, говоришь? Это перед кем же? Ты, ваше сиятельство, сама помысли: зачем же мне отвечать, ежели никто ничего не узнает? А ну, стой. Пришли…

Мария Андреевна и сама уже увидела, что они пришли. Поперек дороги лежал труп рыжей кавалерийской лошади с аккуратно подстриженными гривой и хвостом. Синий французский чепрак и притороченные к седлу кожаные сумки дополняли картину – это, без сомнения, была одна из лошадей пана Кшиштофа. В придорожных кустах поблескивала драгунская каска, которая красовалась на голове старшего Огинского во время их последней встречи.

– Вот и ладно, – сказал конвоир самым мирным тоном. – Стало быть, нашли. Теперь, ваше сиятельство, сними-ка седло. Надобно его забрать, чтобы, значит, неприятелю не досталось. Их благородие ротмистр Смоляк, атаман наш, как раз за этим седлом меня и послал. Давай, ваше сиятельство, поспешай, а то как бы басурманы не наехали.

– Ротмистр? – со вспыхнувшей было надеждой обернулась к нему княжна.

– Говорит, ротмистр, а как оно по правде есть, не нашего ума дело, – рассудительно ответил конвоир.