Он вернулся на место стычки и внимательно огляделся по сторонам. Несколько раненых лошадей, хрипя, бились на земле; один из его людей подавал признаки жизни, тоненько скуля и зажимая руками распоротый ударом палаша живот. Огинский переступил через него, как через бревно, и подошел к возку.

Мертвый возница в пробитой насквозь в трех местах кирасе свешивался с козел. Картечь почти вся пришлась по возку, превратив его в щепы. Один из монахов, что сидели внутри, был убит на месте. Другой еще жил. При виде Огинского, заглянувшего в возок с обнаженной шпагой в руке, он попытался своим телом закрыть пустое сиденье, выдав тем самым место, где было укрыто охраняемое им сокровище. Пан Кшиштоф равнодушно и холодно трижды ударил его шпагой, свалил мертвое тело на дорогу и поднял сиденье.

Отбросив шпагу, он вынул из тайника тяжелый, в золотой парче сверток, откинул угол ткани, взглянул и, удовлетворенно кивнув, положил сверток на сиденье. Дело удалось, и теперь осталась самая малость: доставить драгоценный груз заказчику, невредимым пройдя через русские цепи. Сделать это можно было разными путями, но Огинскому казалось, что он знает наилучший.

Через пять минут одетый в снятую с убитого ротмистра грязную и окровавленную кирасирскую форму Кшиштоф Огинский уже садился на высокого вороного коня. В притороченной к седлу сумке лежала завернутая в золотую парчу чудотворная икона, предназначенная стать украшением коллекции французского императора, а в кармане рейтузов мирно покоился весьма кстати обнаружившийся там кошелек с тысячей рублей золотом.

Окинув поле боя последним презрительным взглядом, Огинский повернул коня на запад и дал ему шпоры.

Таков был кузен Вацлава Огинского Кшиштоф, и таковы были воистину фантастические обстоятельства, которые привели его в усадьбу князя Александра Николаевича Вязмитинова.

Повстречав на дороге Вацлава, пан Кшиштоф окончательно уверился в том, что удача до сих пор на его стороне. Это был настоящий подарок судьбы, и даже то обстоятельство, что свидание с Мюратом приходилось отложить еще самое малое на сутки, нисколько его не огорчило: ради такого дела Мюрат мог и подождать. К тому же, решил пан Кшиштоф, если просто оставаться на месте, французы придут к нему сами. Так нужно ли снова ночевать в лесу, а потом скакать прямиком на передовую цепь, рискуя налететь на пулю, когда можно выспаться под крышей, а заодно и решить, наконец, наболевший вопрос с наследством?

Согласие гусарского поручика Синцова принять непосредственное участие в деле всего за тысячу рублей было очередным подарком благосклонной Фортуны. От неожиданного обилия милостей этой переменчивой дамы пан Кшиштоф даже несколько оробел: ему стало казаться, что полоса удач подходит к концу, и что в ближайшее время непременно должно случиться что-то ужасное и непредвиденное – что-то, что снова бросит его на самое дно зловонной пропасти, из которой он только-только начал выбираться.

И в самом деле, причин для беспокойства у него хватало. Пан Кшиштоф недурно разбирался в людях, и от его внимания не ускользнул тот алчный взгляд, которым Синцов обшарил его с головы до ног при упоминании о тысяче рублей. Чтобы получить вожделенную тысячу, поручику нужно было всего-навсего убить человека, и пану Кшиштофу казалось, что Синцову безразлично, кого именно убивать. Да и нужно ли рисковать собой на дуэли, когда деньги можно попросту украсть? А если ночью Синцов решит пошарить в вещах пана Кшиштофа, то непременно наткнется на икону. И что тогда?

О том, что будет тогда, Кшиштофу Огинскому думать не хотелось, и, чтобы обезопасить себя, он решил на ночь припрятать икону где-нибудь в доме. Именно за этим занятием и застала его в карточной юная княжна.

Дождавшись ухода хозяйки, пан Кшиштоф плотно прикрыл за ней двери, немного постоял, прислушиваясь к доносившимся из гостиной храпу и бормотанию офицеров, а потом быстро, стараясь не стучать сапогами, шагнул в угол, где стояла застекленная горка с фарфором.