— Тебе на Хмельницкого надо выходить, — советует интеллигентного вида дедуля, улыбаясь и очаровательно смягчая все возможные согласные.

— А скоро эта остановка? Когда выходить?

— Во чудная! Как памятник Хмельницкому увидишь, так и выходь…

Фиг я увижу что-нибудь, отделенная от окон таким столпотворением. И потом, с какой стороны этот памятник? Он что, прямо на остановке стоит? Вон вроде, только что какой-то памятник мелькнул между плечом дедули и коленкой соседней пассажирки…

— А как я пойму, что это тот памятник? — перекрикиваю орущий на весь автобус магнитофон.

— Как? Ну, даешь! Он же — на коне!

После этого диалога у автобуса случилась остановка и очередная толпа вновь садящихся безнадежно оттеснила меня от дедули. В результате я оказалась прилепленной спиной к стеклу водительской кабины. Жаль, что глаз на заду не вырастила, а то б спокойно созерцала киевские достопримечательности…

Так всё и было. Поэпизодно так. А потом дорога, как угадала Мадам, принесла встречу. Ту самую, заглавную, взбалмошную, все сразу предначертавшую.

Как часто я от этой встречи в последние дни открещивалась. Требовала мысленно, что б ничего такого не было. Ведь могла же я в другом автобусе поехать? Ведь могла же ни на кого не обратить внимания? Могла не приблизить Его к себе. А значит, могла и не погубить в последствии. Но все, увы, было уже решено. И автобус попался тот самый, и настроение оказалось в должной мере романтическим.

НПВ

Толпа в автобусе зашевелилась для очередной рокировки и Его вдавило в меня до неприличия плотно. Ощутив все перспективы и прелести, он тут же сделал глубокий вдох и втянул живот. Не для того, чтоб отстраниться, а чтобы выглядеть моложе и привлекательней. Сделал он это довольно явно, и потому мое самодовольное хмыканье свидетельством мании величия не выглядело. Мгновенье я позволила себе помлеть — ну, что поделаешь, приятный был тип, и внешне (глаза светлые, лучистые очень, морда хитрая, хулигански-задорная) и на ощупь. Потом вспомнила о собственной нелюбви к знакомствам в транспорте и резко отвернула голову. Шею вытянула так, будто она резиновая. Потом не удержалась, осторожно так, исподтишка глянула все же Его сторону. И смех и грех — взрослые вроде люди! Телами слиплись, а головы оба демонстративно поотворачивали — так, что аж пульс на шеях просматриается. И глазами при этом навстречу крадёмся, осторожно так…. Столкнулись взглядами и… покраснели как первоклассники. Не от чувств каких вспыхнувших, а оттого, что стыдно в нашем-то зрелом возрасте так глупо на автобусные обжимания реагировать. Ну ладно я — одинокая женщина, всех своих мужиков давно из-за неидиалистичности их разогнавшая. Но он-то что? Стою, ощущаю, как в паху этого первого встречного жарко сделалось и, ей богу, льстит мне это до невозможности… Корю себя за озабоченность, а внешне активно изображая высматривание памятника.

— А можно я вас за косички дёрну? — спрашиывает первый встречный, игриво. Пахнет при этом табаком и дорогим дезодорантом. Возвращаю затёкшую шею в нормальное состояние, стакливаюсь нос к носу. “А росточку-то ты маленького совсем”, — думаю, подсознательно уже, конечно, примеряясь.

— Нельзя, — говорю строго, — Косы как в юности отстригла, так и не ношу. Разминулись вы с ними во времени…

Опять едем молча. В том, что он снова попытается заговорить — не сомневаюсь. А вот форму предположить не могла…

— Знаете, есть такой обычай у одного племени: жителям соседних деревень нельзя общаться друг с другом. Так вот, если обычаи мешали мужчине и женщине выразить друг другу свои чувства, они поступали так, — говорит серьёзно, тоном университетского лектора, — Выбирали какой-нибудь неодушевленный предмет посредником, и обращались к нему.