— В том-то и дело, что одна. И соли попросить не у кого. И торт Киевский, если привезу, самой придется жрать, словно нравится он мне…

— А ты тортом не попрекай!

Ой, Дим, поругались мы, кажется, с Волковой. Всю жизнь ладили, а тут — такое непонимание. Стыдно! Стыдно за такое падение нравов и нравоучителей, к коим Волкова всегда имела самое прямое отношение…

Впрочем, ситуация, похоже, безвыходная. Если все соседи согласны, то у меня два варианта: или присоединиться, или последней сволочью быть и лишить людей бытовой самореализации.

— Ладно, — говорю, — Раз я вам так не нравлюсь — разъезжаемся! Еще не хватало навязываться! Вот придумаю, куда смыться, и тут же уеду…

— К маме езжай, — давит Волкова, чтоб ускорить процесс расставания.

— Вы же знаете, этим людям я звоню только, когда у меня все хорошо. — невольно завожусь и снова становлюсь на дыбы…

— Тоже мне, отношения с близкими! — кривится соседка.

— Именно такие отношения, — отстаиваю свое, — И именно потому, что это самые любимые и близкие мне люди. Никогда не позволю взвалить себя на их нервы. И не вздумайте сами звонить! Это и нервы оборвет и меня не спасет. /Наши матери старятся раньше, чем мы взрослеем и становимся в состоянии заботиться о них…/ Поэтому единственное, что мы можем сделать, это снять с них заботу о нас.

— Но хоть просто пожить-то ты у них можешь? — Волкова совсем моей философией не воодушевляется и примитивно клонит свое

А я, для прикола, представила, как приеду к маме. Врать не смогу. Не умею ей врать! Кому угодно могу, а ей — нет. Вывалю всю свою душевную гадость… Засорю им чистоту своим Димкою. Разобью гармоничность и размеренность…

— «Просто пожить» можно у чужих людей. — говорю Волковой, — А родные, на то и родные, что живешь не «у них», а «с ними», то есть делишься жизнью полностью… А я сейчас не в том состоянии, и маму с сестрой собой только травмировать могу… И звонить вам им не советую. Позвоните — из вредности не стану размениваться. — Волкова, бедняжка, так вздрагивает, что мне ее сразу жаль делается. — Да вы не переживайте. — улыбаюсь, и её и сама себя подбадривая, — /У меня еще есть адреса, по которым найду голоса/. Вся Москва — родной дом. В каждом ресторане — по дружественной компании… Я от вас сто раз найду куда идти…

И тут же, в качестве подтверждения, набираю номер подружки-Сонечки. У нее как раз комната есть, которую она сдавала всю жизнь.

Сонечка была мне так рада, что затараторила сразу реактивным двигателем.

— Я волновалась, волновалась, волновалась… Марина! Ты и не представляешь даже, как я по тебе соскучилась.

И я плыву, от таких бесед отвыкшая. И ловлю себя на крайней стадии сентиментальности.

— Ты — единственный человек, с которым можно.

— Что можно? — удивляюсь немного.

— Ну, его обсудить.