О его личной жизни недавно стали известны довольно маразматичные пикантные подробности:

— Знаю, что сплетничать нехорошо, но меня разорвет, если немедленно не поделюсь! — зашептала мне недавно Алинка, оттаскивая за рукав подальше от присутствующих.

— Я — могила! — щедро пообещала я. В конце концов, сама не раз ощущала подобное.

— Это — про Марика. Тут такое!!! Так вышло, вчера задержалась допоздна и он тоже остался, ну и, в общем…

— Везучая! — прекрасно понимая, что речь о другом — Алинка ни того склада человек, чтобы с таким блеском в глазах докладывать кому-то о своих интимных победах — все же решаю подшутить. — Марик хоть и Марик, но мужик!

— Тьфу! Да я не об этом вовсе! — Алинка не понимает, что я шучу, и даже немного обижается. — Точнее об этом, но не про себя. Слушай! Выхожу это я на сцену — захотелось одну идейку прикинуть. Знаешь, у вас-актеров своя тяга к сцене, у меня — своя. Вам, я так понимаю, важно на ней быть и обмениваться с залом энергетикой, а мне ничего такого не нужно. Важно просто смотреть на сцену. Желательно на пустую, полутемную, недавно помытую и потому остро пахнущую деревом. Я смотрю и представляю, какой могу сделать ее в следующий раз, а она мне за это платит энергией. Наверное такой же, как тебе — зал.

Алинка увлекается и долго еще пытается объяснить свою странную связь с нашей сценой. Вообще говоря, загадочные привычки Алинки бродить одной в полутемноте за кулисами и в зале, давно уже всеми нами обсмеяны…

— Вот так и вчера, выхожу в зал и тут вижу… На первом ряду — парочка… Точнее не столько вижу, сколько слышу. И чем эта парочка занимается — сомнений не остается. Тут бы скрыться незаметно, корректно удалившись, да не вышло. Я на секунду, буквально, задержалась и вот…. Женщина ко мне спиной была, она у него на коленях постанывала, а он как раз лицом к сцене был, и на миг приоткрыл глаза… Мне так неловко стало, с перепугу показала пальцами идиотское «окей», попятилась к кулисам и дала деру. А уйти-то не могу — сумку в закулисье оставила… В общем, сижу, как дура, на подоконнике, ругаю себя за этот попсовый знак «окей», и молю судьбу, чтобы они выходили со стороны зала, и со мной не встретились. Как бы не так! То есть, дама ушла через зал, а Марик вот специально меня искать отправился. «Я хочу, чтобы ты, Алиночка, знала, это — не банальное блядство на рабочем месте, а настоящие страсти!» — Марик с чего-то решил оправдываться и никакие мои «да я ничего вообще об этом не думаю», не помогли. Видимо, сам сильно переживал, и думал, что остальные тоже переживать станут. Сидел, дымил, а потом возьми, да признайся: «А у меня развод через неделю, Алиночка. Скажи, грустно?» И такая тоска во взгляде, как у побитой уличной собаки. «Не то грустно, что расстаемся — в этой ситуации по-другому и не получится, слишком уж наворотил я. Грустно, что пятнадцать лет жили, как люди, а потом, оп-па, и все в одночасье развалилось. И отчего? От чувств, которые я, как драматический режиссер, всю жизнь изображал в спектаклях и, кажется, прекрасно понимал…»

— М-да, круто, видать, колбасит мужика, если он все это тебе начал говорить, — стыдно признаться, но я ощутила себя всерьез заинтересованной. Обычные Алинкины сплетенки или Наташины сплетни слушаю вплохуха и просто из вежливости — у меня своих страстей в жизни столько было, что чужие как-то не впечатляют: кажутся естественными и даже мизерными. Но тут — задело.