Четвертое. Русская литература – это литература радикальная, это литература великих страстей, великих событий. И в «Житии» есть один совершенно гениальный эпизод. Если бы снимать фильм про раскол, это был бы настоящий триллер, качественный.

У Аввакума живет дома бесноватый, которого он взялся исцелить. (Это период кратковременного согласия, кратковременной симфонии с Алексеем Михайловичем.) Бесноватый иногда начинает так буйствовать, что его приходится приковывать к стене. Но когда Аввакум читает ему молитвы или когда беседует с ним, бесноватый на короткое время приходит в себя. И вот однажды, после споров у царского любимца Федора Ртищева, рассерженный Аввакум приходит домой и побивает и жену, и помощницу по дому, бедную вдову. И после этого что происходит?

В бесноватом собственные бесы от Аввакумова раздражения обретают такую силу, что он вырывает крючья из стены и начинает все вокруг себя крушить. Его с трудом связывают вчетвером, и молитва не помогает. И тогда Аввакум делает гениальный ход. Он вручает жене, и вдове-домочадице, и детям плеть и заставляет их полосовать себя этой плетью. Дальше у него замечательно сказано: «И они нехотя бьют и плачют». Он раскаялся, попросил прощения. И бесноватый успокоился. Бесы из него вышли, и он стал нормален.

Может, это обычное агиографическое бытийное преувеличение. Но что от буйства Аввакума в бесноватом проснулось собственное буйство, в это я верю абсолютно. Хотя бы потому, что истерика заразительна.

Пятое. Русская литература – литература внутренне противоречивая. Русскому писателю, себя ли он описывает или другого, не интересен герой, в котором нет внутреннего противоречия. Герой положительный во всех отношениях, который знает, как жить, вызывает скуку. Русский герой – вопрошающий, мятущийся, мучающийся. И в Аввакуме очень много внутренних противоречий. В его книге, божественной книге, чередуются постоянно моменты безумно трогательного, страстного умиления и дикого, совершенно ничем не сдерживаемого, яростного, бешеного гнева. Это происходит на каждом шагу. И это очень мучительно.

И шестая черта русской литературы, которая в этой матрице заложена. Это литература, которая сильно тяготеет к документальности. Не просто к реализму, нет. У нее могут быть разные художественные методы. И Аввакум прибегает иногда к совершенно прямой фантастике. Но все-таки эта литература отталкивается от реальности. Именно потому, что русская реальность интереснее любого вымысла. И вот это тяготение к документу – а ведь «Житие» и есть важный человеческий документ – делает это произведение совершенно бессмертным.

При этом Аввакум как тип в русской жизни представлен в абсолютно разных сферах и с абсолютно разных сторон. Ведь он ничего не добился. Он изгадил свою жизнь, жизнь своей семьи, всех вокруг себя. Но он создал вот этот столб пламени, который стоит в веках и вечно о нем напоминает. Хотя в геенне огненной, казалось бы, нет ничего хорошего, но его литература вечно пламенеет.

Этот тип бессмертен. Он в России появляется всегда. Аввакум в тотально рабской среде не просто возможен, он необходим.

Чтение этой книги душевного покоя не доставит, но сделает вас в каком-то смысле крепкими, очень выносливыми людьми. Инициация такого рода бывает нужна именно потому, что человек бо́льшую часть жизни вынужден противостоять чему-то. И для убеждения в неизбежности такого противостояния исповедь Аввакума, «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», – идеальная книга.

Михайло Ломоносов

«Вечернее размышление о Божием величестве»

Сего 1743 года апреля 26 дня пред полуднем он, Ломоносов… приходил в ту палату, где профессоры для конференций заседают и в которой в то время находился профессор Винсгейм, и при нем были канцеляристы.