Был в то время в Ницце еще и дворянин Владимир Аристович Энгельсон, который в 1845–1848 годах служил в Министерстве иностранных дел. 4 августа 1849 года он был арестован по делу петрашевцев, заключен в Петропавловскую крепость, но вскоре освобожден. В 1850 году он эмигрировал, и с ним у А. И. Герцена отношения сложились гораздо лучше, чем с Головиным.

* * *

Немалый отрезок жизни А. И. Герцена, проведенный в Ницце, довольно полно описан им в книге «Былое и думы».

Вот несколько отрывков из этой книги:

«С год после нашего приезда в Ниццу из Парижа я писал: «Напрасно радовался я моему тихому удалению, напрасно чертил у дверей моих пентаграмм: я не нашел ни желанного мира, ни покойной гавани. Пентаграммы защищают от нечистых духов — от нечистых людей не спасет никакой многоугольник, разве только квадрат селлюлярной тюрьмы. Скучное, тяжелое и чрезвычайно пустое время, утомительная дорога между станцией 1848 года и станцией 1852, — нового ничего, разве каждое личное несчастье доломает грудь, какое-нибудь колесо жизни рассыплется»… Действительно, перебирая то время, становится больно, как бывает при воспоминании похорон, мучительных болезней, операций. Не касаясь еще здесь до внутренней жизни, которую заволакивали больше и больше темные тучи, довольно было общих происшествий и газетных новостей, чтобы бежать куда-нибудь в степь. Франция неслась с быстротой падающей звезды ко 2 декабря. Германия лежала у ног Николая, куда ее стащила несчастная, проданная Венгрия. Полицейские кондотьеры съезжались на свои вселенские соборы и тайно совещались об общих мерах международного шпионства. Революционеры продолжали пустую агитацию. Люди, стоявшие во главе движения, обманутые в своих надеждах, теряли голову… а реакция свирепела больше и больше».

В Париже тем временем дело пришло к ожидавшейся развязке: республика пала, и 2 декабря 1851 года президент республики Луи Бонапарт («косой кретин», как называл его А. И. Герцен) совершил государственный переворот, разогнав Национальное собрание и арестовав оппозиционных депутатов. Через год он объявил себя императором, после чего Александр Иванович написал своему старому другу Марии Каспаровне Рейхель:

«Целая страна идет ко дну, и с ней, может быть, век, в который мы живем».

Живя в Ницце, А. И. Герцен вдруг получил приглашение от начальника местной полиции. Дальнейшие события писатель излагает следующим образом:

«Он мне объявил приказ министра внутренних дел — выехать немедленно из сардинских владений. Эта странная мера со стороны ручного и уклончивого сардинского правительства удивила меня гораздо больше, чем высылка из Парижа в 1850 году. К тому же и не было никакого повода. Говорят, будто я обязан этим усердию двухтрех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе с ним, но еще пишет статейки, зная, что государь-император этого не жалует. Приехав в Турин, юстиция, говорят, попросил, так, по доброму знакомству, министра Азелио выслать меня. Сердце Азелио чуяло, верно, что я в Крутицких казармах, учась по-итальянски, читал его La Disfida di Barletta — роман «и не классический, и не старинный», хотя тоже скучный, — и ничего не сделал… Зато ниццский интендант и министры в Турине воспользовались рекомендацией при первом же случае. Несколько дней до моей высылки в Ницце было «народное волнение», в котором лодочники и лавочники, увлекаемые красноречием банкира Авигдора, протестовали, и притом довольно дерзко, говоря о независимости ниццского графства, о его неотъемлемых правах, против уничтожения свободного порта. Общее легкое таможенное положение для всего королевства уменьшало их привилегии без уважения «к независимости ниццского графства» и к его правам, «начертанным на скрижалях истории».