— Зачем им такой риск? А если бы разоблачили их?

— Риск им показался невеликим, Владимир Федорович. Действительно, сколько ни писал этот Бродский жалоб, на них даже ответы не пришли. Да и вообще неизвестно, вышли жалобы из стен тюрьмы или их выбросили в корзину с мусором? Да и кому нужны они, эти жалобы? Кассационная комиссия завалена ими. Не только опротестовывать решения суда — читать жалобы некогда. А тут страшное преступление: еврей отравил человека, лома у него обнаружили вещественные доказательства преступления — яд, украденные часы. Какие уж тут основания для протеста!

— С этим, Аполлинарий Николаевич, я согласен. Но ты не объяснил мне цель, какую преследовали харьковские пинкертоны, сажая в тюрьму якобы безвинного Бродского.

— Во-первых, запугать других, обложенных данью. Во-вторых, Сычев теперь может без помех посещать богатую красивую даму, оставшуюся до седых волос без компании с законным супругом. И не отдавать долг — две тысячи.

Джунковский отложил серебряный прибор, задумчиво побарабанил пальцами по краю стола.

— Даже не верится, что подобное возможно! — Заглянул в лицо сыщика. — Аполлинарий Николаевич, займись этим делом, раскрути его. Хотя… — опять постучал пальцами, — хотя думаю, что доказать невиновность Бродского будет ох как тяжело. Ведь все против него!

А главное, тебе придется состязаться в хитрости не с глупыми воришками, а с опытным, знающим все законные и противозаконные уловки начальником сыскной полиции. Возьми с собой толковых людей и выезжай в Харьков.

Соколов широко улыбнулся:

— Владимир Федорович, я поеду в Харьков один. Трудно? Но это лишь увеличивает мой азарт.

— Что ж! Выпьем за твой грядущий триумф, гений сыска. Поверь, буду молиться за тебя.

Друзья обнялись.

Божественный Шаляпин

На эстраде знаменитый Василий Андреев дал знак, и «Великорусский оркестр» грянул «Боже, царя храни!». Зал дружно поднялся и запел:

Волшебный голос Шаляпина не затерялся в этом могучем хоре, звучал с небывалой мощью, трогая до слез чарующей прелестью.

Лакеи на громадном подносе в роскошном оформлении лангустами и зеленью несли крупные фаршированные стерляди — «Граф Соколов».

Гостеприимный Харьков

Поезд несся к губернскому городу Харькову. За окном мелькали тщательно возделанные поля, побеленные к Пасхе стены мазанок, стоящие на высоких местах церкви с золотыми куполами, цветущие сады, стада коров. И повсюду работящие крестьяне в самобытных, цветастых одеждах.

Сыщик тщательно обдумывал план действий. Вариантов было несколько. Соколов усмехнулся: «Никто в одиночку не вызвался бы распутывать такое дело! Местные пинкертоны сделают все, чтобы спрятать концы в воду. Страх перед наказанием заставит их пойти на крайние меры. Какие? Пока не ведаю. Впрочем, у меня есть преимущество — внезапность. Ведь этот Сычев с подручными никак не ожидает ни нового следствия, ни тем более моего приезда. Вот и схлестнемся, посмотрим, кто кого!»

Сыщик в предвкушении захватывающих событий улыбнулся и азартно потер ладоши.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда извергающий клубы шипящего пара, сотрясая голубой эфир короткими веселыми гудками, поезд последний раз лязгнул буферами и остановился на харьковском перроне.

Соколов ловко преодолел густую вокзальную толпу. Его чемодан тащил пахнувший чесноком и перегаром носильщик. Посапывая, он на ходу уговаривал:

— Барин, ежели в гостиницу, так лучше «Большой Московской» не бывает. Чтоб мне на этом месте треснуть! И езды — что рукой до…

Соколов вспомнил: путеводитель рекомендовал именно «Большую Московскую» как «самую дорогую, но весьма комфортабельную, с вежливой прислугой, с рестораном, в котором отличные повара».