Носильщик, оказавшись на широкой привокзальной площади, заорал:
— Ей, Пармен, давай сюды! — За каждого клиента он получал чаевые от владельцев гостиницы. — Позвольте, ваше благородие, поклажу в коляску водрузить.
И вас подсадить-с! Спасибо за денежную награду, пошли вам Святая Богородица того, чего хочется.
Соколов взял люкс — за пять рублей в сутки. Он сделал небольшую силовую гимнастику, принял душ, побрился и, по обычаю, тщательно одевшись, вышел на улицу.
Он держал путь к начальнику сыскного отделения.
Именины сердца
Сычев оказался упитанным и веселым до развязности мужчиной сорока лет. Смолоду он служил в конной гвардии и даже достиг подполковничьего звания. Но потом у него произошла какая-то история с супругой командира полка. В результате всех этих романтических событий Сычев получил от командира по морде и увольнение с военной службы.
Вернувшись в родной Харьков, бывший конногвардеец нашел применение своей энергии в сыскной полиции. Вверенную ему территорию он рассматривал как поверженный вражеский город, в котором все принадлежит ему, Сычеву: и добро в лавках, и жены обывателей. И хотя по новой службе мундир и шашка ему были не положены, Сычев для пущей важности носил то и другое. По отношению к подчиненным и просителям он держался очень строго.
Увидав в своем кабинете Соколова, одетого в штатское платье и вошедшего без доклада дежурного, он раздул щеки и грозно выкрикнул:
— Кто р-разр-решил? Чего пр-решься без доклада? Соколов невозмутимо отвечал:
— Я на тебя, Сергей Фролович, без доклада еще и наручники нацеплю.
Сычев на мгновение остолбенел, но тут же выскочил из-за стола, сжимая кулаки и готовый броситься в драку. Однако, выяснив, что перед ним стоит порученец товарища министра, да к тому же сам знаменитый Соколов, осклабил зубастую пасть:
— Нет, в такое счастье верить невозможно! Вы, граф, простите мою горячность. Служба, сами знаете, беспокойная, каждая рвань норовит досадить. Виноват-с!
— Ничего, я не обиделся!
— Коллега, ваш приезд, как говорил покойный Гоголь, такая радость, прямо именины сердца!
И Сычев от полноты чувств собрался было хлопнуть гостя по плечу. Однако под леденящим взглядом Соколова рука повисла в воздухе. Сычев подергал себя за ус и крякнул.
— Оченно приятно! Эй, Фроленко, никого не пускать! — Повернулся к Соколову: — Разрешите, граф, величать вас по имени и отчеству?
— Разрешаю.
— Аполлинарий… э-э…
— Аполлинарий Николаевич!
— По доброму русскому обычаю, Аполлинарий Николаевич, позвольте распорядиться насчет обеда. — Сычев выразительно щелкнул себя пальцем по горлу. — Покушать после трудной дороги — дело разлюбезное.
— Не хлопочи…
Соколов с удовольствием заметил, что Сычев изрядно разволновался. Приезд столь важного гостя его явно встревожил: слишком много грехов водилось за начальником сыска, слишком много жалоб на него отправляли обыватели. Правда, приятель-почтмейстер такие жалобы в общей корреспонденции вылавливал и передавал Сычеву, но это никак не гарантировало спокойствия. Сычев судорожно налил и махом выпил стакан зельтерской воды. Взглянул из-под кустистых бровей:
— Аполлинарий Николаевич, вы где остановились? В «Большой Московской»? Если желаете, можно у меня дома. Места много, я человек одинокий! Служанка из себя, хе-хе, хоть на парижскую выставку.
— Не стоит беспокойства, Сергей Фролович. Служанка тебе пригодится для собственного употребления. Как процветаешь в богоспасаемом граде Харькове?
Сычев малость подумал и затараторил:
— Забот много! Покрасили фасад губернской тюрьмы, заставили самих заключенных. |