Англичане и французы устали воевать, думали только о возвращении домой. Они готовы были отдать кемалистам Анатолию, как Россию большевикам. Общения с такими, как Лаврухин, офицеры-европейцы избегали. Каждый понимал, что восточный союзник был предан, а белое движение брошено без поддержки, но не хотел об этом вспоминать, не желал оправдываться.

Лаврухин никого не винил. Надо было с самого начала рассчитывать только на свои силы, не верить пустым обещаниям. Вцепиться в родную землю и не отдавать ее большевикам.

Он должен был погибнуть в Крыму. Но атака поредевшей роты неожиданно оказалась удачной. В то время как фронт полностью развалился, откатившись назад, рота ушла вперед и оказалась в глубоком тылу противника.

В этой ситуации воевать было бессмысленно. Он вывел своих людей к морскому берегу, к ближайшей бухте, откуда рыбацкая шхуна вывезла их в Варну. После Варны — Стамбул, сборный пункт всех беженцев. Теперь, как и другие эмигранты, он прикидывал, куда дальше держать путь. Одни собирались в Южную Америку, другие — в Австралию. Людям хотелось убраться подальше, забыть кошмар последних лет.

Однажды на улице Лаврухин встретил человека своего возраста с черной бородкой, в поношенном сюртуке. Он вел за руку девочку в сером платьице с воротничком, похожим на форму учебного заведения. Может, майор и прошел бы мимо, поглощенный невеселыми мыслями, но девочка остановилась, устремив на него пристальный взгляд.

Неужели Манушак? Лаврухин узнал ее, подхватил на руки, поцеловал. Она так выросла! Сейчас ей должно быть около двенадцати, а выглядит даже старше. И неплохо говорит по-русски, научилась в сиротском приюте в Карсе.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришли турки. Нас перевезли в Батум, потом сюда, на настоящем корабле.

Лаврухин уже знал из газет, что в Закавказье одновременно вторглись одиннадцатая армия большевиков и турки Мустафы Кемаль-паши, поделив между собой наследство бывшей Российской империи. Теперь они с Манушак в одинаковом положении — оба беженцы.

— Наверное, Бог все же есть, только нам не дано его познать. Судьба отдельного человека его мало заботит, даже судьба целых народов. Он может с легкостью отдать на заклание миллион-другой. И после этого мы называем его Отцом? Он больше похож на богатого хозяина, который позволяет косить траву на своем лугу. Столько преступлений — и где возмездие? А мы считаем его справедливым.

— Старые как мир вопросы, — заметил Лаврухин.

— Раньше такого не было, — убежденно заметил попутчик. — Даже при Тамерлане, который громоздил пирамиды из отрубленных голов. Кочевники устраивали набег, убивали всех, кто попадался им на глаза, но многим удавалось спастись в лесах и горах. До горных сел и монастырей в ущельях всадникам трудно было доскакать. Теперь появилась телеграфная связь, приказ из столицы может за день дойти в самые дальние уголки. В каждом городишке есть полиция, государственные чиновники, ведущие всему учет. Теперь не ленятся вычищать всех до последнего, по спискам. Не нужно тратить на каждого замах топора или сабли — рука ведь устанет рано или поздно. Людей связывают десятками и стреляют крайнему в спину, одной пулей убивая десятерых.

Лаврухин приложил палец к губам, показывая на спящую рядом девочку. Слишком взволнованные речи могут ее разбудить. Попробовал успокоить собеседника:

— Знаю. Видел кое-что своими глазами.

— Бог обещает возмездие на том свете. Но разве чувство справедливости не подсказывает судить преступников там, где они совершали свои злодеяния? Зачем переносить наказание в иную жизнь, где изменятся наши тела и души, где оно не послужит никому предостережением?

Лаврухин устроился в тот же магазин водителем. Каждый раз, доставляя мебель клиенту, он брался помогать своему новому знакомому, хотя не обязан был это делать.